Отправлено: 18.02.09 21:57. Заголовок: В НИЗОВЬЯХ КУБАНИ И НА ТАМАНИ (Суворов) источник www.nw-kuban.narod.ru

В НИЗОВЬЯХ КУБАНИ И НА ТАМАНИ

Бывший командир корпуса генерал-майор Бринк встретил Суворова строго официально, рапортом. Но Суворов, как бы не замечая этого, представился и вручил предписание о назначении его командиром корпуса.

У Суворова уже сложилось определенное мнение о войсках корпуса, которые он осмотрел по дороге к Копылу, и оно было малоутешительным, ибо солдаты располагались скученно, смотрели хмуро, а за валами укреплений было много свежеотесанных крестов на солдатских могилах.

Бринк доложил, что войска корпуса стоят в таманских крепостях, в Ачуеве, у Красного леса, у ставки сераскира, в коммуникационных редутах и в Ейском городке. Здесь же, при Копыле, стоит Белозерский пехотный полк из восьми рот, Славянский и Острогожский гусарские полки, сводный батальон гренадер из всех пехотных полков корпуса и два полка казаков — Барабанщикова и Вуколова.

По словам Бринка получалось, что в корпусе все в порядке. Но Суворов прервал его:
«Хорошо».
Но еще древние греки говорили: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». 6 января 1778 года войска Кубанского корпуса впервые увидели своего командира. Прослушав, как играет полковой оркестр, Суворов остался доволен, похвалил капельмейстера и заметил. «Музыка нужна и полезна, и надобно, чтобы она была самая громкая. Она веселит сердце воина, ровняет его шаг, по ней мы танцуем и на самом сражении. Старик с большой бодростью бросается на смерть, молокосос, отирая со рта молоко маменьки, бежит за ним. Музыка удваивает, утраивает армию».

После этого в Копыле и других укреплениях, где были полковые оркестры, чаще стала греметь музыка. Звенела медь, бухали турецкие барабаны, гнусавили кларнеты, визжали флейты. Капельмейстеры разучивали походные марши, стараясь угодить новому командиру корпуса.

Ветер несколько утих, но мороз усилился. Узнав, что Суворов собирается ехать на Тамань, Бринк предложил подождать потепления, на что Суворов весело ответил:
«За хорошей погодой гоняются женщины, да щеголи».
И тут же вызвал дежурного капитана с целью отдать приказ приготовить лошадей для походного шта

 Отправлено: 18.02.09 21:58. Заголовок: Суворов убедился, чт..

Суворов убедился, что цитадель, как и сам городок, в военном отношении ничего не значит. Османская империя вела на Тамани грабительскую политику. Экономика некогда цветущего городка пришла в упадок. Каждый паша, собирая налоги в султанскую казну, не забывал и себя. Деньги на ремонт цитадели разворовывались...

Суворову удалось встретиться только с Ислям-беем, каймаканом, назначенным на эту должность Шагин-Гиреем. Наместника Тамани Батыр-Гирея в резиденции не оказалось: после ссоры с ханом он покинул городок и переселился в свой аул Кутшук, что был у Дубового рынка на берегу Темрюкского лимана, а затем в Закубанье, где у него тоже был свой аул. Поссорился, он с Шагин-Гиреем из-за того, что, как доложил в мае 1777 го да Бринк Прозоровскому, Батыр-Гирей желал видеть на должности кубанского сераскира своего сына Селим-Гирея, а хан был против этого.

Предвидя возможность высадки турецкого десанта у городка, Суворов приказал немедленно приступить к работам по усилению укрепления, где стоял Курский полк. И вскоре работы были закончены: вал подсыпан, ров углублен, вокруг глазиса (отлогая насыпь у оборонительного рва со стороны поля) вырыто три ряда волчьих ям, укрытых камышом. В западном фасе пробиты новые амбразуры для пушек, которые Суворов обещал прислать. В центре укрепления была построена цитадель типа редюита размером 40X45 саженей. Четыре береговые однопушечные батареи держали под прицелом пристань и подходы к ней с моря. А так как укрепление все еще не имело определенного наименования, Суворов приказал его впредь называть как «крепость Таманская».

Пришло время, когда Суворов, попрощавшись с офицерами и солдатами Курского полка, покинул укрепление и, сопровождаемый Макаровым, поехал далее, выполняя свой план. Позади двигался небольшой казачий конвой, а впереди и по бокам парные дозоры.

Обогнув городок с востока, со стороны садов, Суворов повернул в сторону мыса Тузла, названного так в память одного из хазарских каганов, имевшего в этих местах свою ставку.

Справа от дороги тянулась длинная возвышенная гряда, на которой цепью стояли могильные курганы некрополя боспорского города Корокондама, погибшего в глубокой древности. Эти курганы — свидетели бурных событий, не раз сотрясавших здешние земли. Они слышали, как стонала земля под копытами полчищ хазар и гуннов, слышали и победные крики русичей — ратников Святослава и тмутараканского князя Мстислава...

С развалин Корокондама Суворов осмотрел юго-западную оконечность Таманского полуострова, мыс Тузла, Южную косу, соленое озеро. А на западе, за туманным проливом, в свете зимнего дня виднелись серые обрывистые берега Крыма.

Отсюда дорога пошла вдоль моря на юго-восток. Слева от дороги, постепенно приближаясь к морю, тянулась возвышенная гряда Кеш-бурун, как ее называли местные жители. Выйдя к морю, она обрывалась каменистым мысом высотой саженей в двадцать.

Спустившись с Кеш-буруна на ровную низменность шириной версты в две, дорога вышла к новой гряде — Кара-бурун, которая, вдавалась в море каменистым мысом Панагия, а затем уходила под воду, оставив на поверхности вершины скал, самая большая из которых была похожа на косой турецкий парус.

Далее дорога пошла в гору, затем пересекла два оврага, спускающихся с южного склона горы к морю, и версты через две вышла на восточный склон горы, где был маленький аул.

С обрыва побережье просматривалось верст на десять — пятнадцать. Внизу ревело зимнее море, за спиной возвышалась гора, которую позже назовут Зеленой — по хутору урядника Зеленского. Справа к морю выходил глубокий овраг с очень крутыми склонами. А на восток раскинулась большая низменная котловина, в центре которой блестело соленое озеро, окруженное бельмами солончаков.

Суворов опять вернулся к разговору о возможном турецком десанте на таманский берег. Но Макаров попытался успокоить его. Он доложил, что капитаны двух подчиненных ему ботов прошлым летом промерили лотом все прибрежные воды. Промер показал, что вдоль берега проходит подводная гряда, которая препятствует подходу к берегу даже малых судов.

И все же Суворов решил, что берега Тамани надо прикрыть цепью приморских укреплений, чтобы оттуда наблюдать и оповещать о появлении турецкого флота. Первое из них он приказал построить на обрыве горы. Местность очень удобная — отличный обзор, неприступность с юга и запада, колодец с питьевой водой для гарнизона. А так как задача укрепления была ограничена — только наблюдать и оповещать, то и размеры его должны быть небольшими.

Не откладывая, Суворов тут же шагами определил размеры укрепления, отметил направление фасов, а штабной офицер нанес все это на клочок бумаги. В плане укрепление выглядело как редут почти правильной формы с размерами фасов 10 X 10 саженей. Каждый фас имел пушечную амбразуру и банкет (приступок у бруствера для стрелков). Ворота в вос точном фасе прикрывались земляным тваверсом (земляной бруствер для прикрытия ворот). Через ров перебрасывался сдвижной деревянный мост. А вокруг глазиса, прикрывая, укрепление со всех сторон, в три ряда волчьи ямы. По месту расположения укрепле ния Суворов и дал ему наименование Подгорного фельдшанца при соленом озере на горе.

Спустившись с горы Зеленой, Суворов проехал на восток вдоль берега верст восемь и поднялся на пологую возвышенность, южная оконечность которой выступала тупым мысом в море. Позже это место будет названо Железный рог. Здесь с высокого кургана окрестности видны на многие версты. Суворов указал заложить на этом месте второе приморское укрепление. В плане это был неправильный многоугольник с фасами 7X9 саженей. Это укрепление Суворов назвал тоже по местности Пещаным фельдшанцем близ соленого озера.

Дорога повела далее на восток и все так же вдоль моря, по целинной степи, по увалам и балкам, из которых иногда выскакивали дикие козы. Порой среди; серой полыни мелькала шубка лисы, и казаки провожали ее пронзительным свистом. Из-под копыт лошадей то и дело выскакивали зайцы и, положив на спину уши, кубарем катились в ближайшую балку. Начинай от Тузлы, восточный ветер дул все время в лицо, вышибая слезу и срывая шляпы-треуголки, клонил под копыта прошлогодние травы да раскачивал на курганах ковыльные островки. Верст через семь путники выехали к большому соленому озеру. Когда-то оно было заливом Черного моря с гаванью рядом стоящего боспорского города. Но затем море забило песком вход в залив, и тем самым он превратился в озеро. Проехав по песчаной косе, отделявшей озеро от моря, Суворов поднялся на высоту, где были развалины турецкого замка Кизил-Таш, осмотрелся. Прямо на восток на сорок верст в длину и тринадцать в ширину простирался Кубанский лиман, который в те годы считался устьем Кубани. Зимние холода уже частично сковали его, особенно у берегов и на мелководье.

Справа, за узкой и длинной песчаной косой Джеме-тейской, которую позже назовут Анапской, темнели волны Черного моря. Между оконечностью косы и песчаным мысом был пролив шириной до трехсот саженей, который турки называли Бугаз, то есть горло. Позже и вся здешняя местность примет это название — урочище Бугаз (Бугае).

Вдали за лиманом, там, где начиналась коса, на возвышенности виднелись домишки аула Джеметей, перед которым темнел вал турецкой батареи, прикрывающей пролив и подступы к Анапе. Влево за лиманом виднелись холмистые высоты правобережья Кубани, где, по словам Макарова, еще недавно жили некрасовские казаки Макаров поставил у пролива два военных бота. По опасаясь, что некрасовцы могут нанести удар по Тамани, донес 14 апреля 1777 года, что «для удержания некрасовцев не бесполезно было бы там при Кубани со здешнего берега учредить пост, который в случае такового оных покушение может их вредить пушечными выстрелами...».

Далее сообщил, что он уже послал своего офицера с задачей выбрать место под будущее укрепление. Прозоровский с этим согласился и 14 июня приказал Бринку: «...весьма нужно г. Макарову смотреть на устье Кубани, где есть пристань, именуемая Кизил-Таш, дабы неприятель не мог чрез оную ворваться в Таманский остров». Приказ был выполнен.

Макаров опасался нападения не зря: турки и черкесы уже не однажды выбирали это место для своих нападений. В мае 1773 года небольшой отряд судов молодого Азовского флота под командой капитана I ранга Сухотина крейсеровал вдоль берегов Тамани. Разведка доложила, что в лимане стоит турецкая эскадра из пяти транспортов, высаживающих десант, и нескольких военных судов. Сухотин принял решение атаковать турок и, введя свои корабли через пролив в лиман, тут же открыл огонь. Военные суда турок, обрубив якорные канаты, укрылись в устье Кубани, куда русские суда из-за их глубокой осадки не могли войти. Неповоротливые турецкие транспорты, покинутые командой сгорели. В июне Сухотин вновь обнаружил в лимане эскадру турок до двадцати вымпелов и атаковал ее. Два транспорта было сожжено, а остальные успели укрыться в устье Кубани.

Осмотрев местность, Суворов спустился с высоты и поехал по песчаному мысу к его оконечности, где виднелось маленькое укрепление. Через версту дорога привела к хозяйственным постройкам гарнизона. У ворот Суворова встретил комендант капитан Курского пехотного полка Панкрат Зыков и отдал рапорт о состоянии вверенного ему укрепления.

Разминая затекшие от долгой езды ноги, Суворов в сопровождении Макарова и Зыкова вошел в распахнутые ворота и осмотрел укрепление. Это был пятиугольный редут правильной формы, каждый фас которого длиной восемь саженей имел пушечную амбразуру с платформой. Из-за слабости грунта и вал, и банкет, и пушечные платформы — все было укреплено фашинами и плетнями. В центре укрепления — полуземлянка арсенала. У амбразуры, что смотрела на пролив, стояла полковая, трехфунтовая пушка. У западного фаса с внешней стороны пристроена паланка — вспомогательное укрепление, где в полуземлянках размещался гарнизон.

На вопрос о взаимоотношениях с горцами Зыков ответил, что с мирными горцами налажены дружеские отношения, но абреки пытаются иногда в ночное время высаживаться на Бугазские высоты. 31 ноября прошлого года около пятидесяти лодок подошли к Бугазу с десантом. Абреки с ходу атаковали укрепление, но, понеся потери от пушечной картечи и залпового ружейного огня, бежали к лодкам и в панике ушли на Джеметейскую косу.

Капитан Зыков, которому было в тот год всего двадцать семь лет, видимо, понравился Суворову не только храбростью и распорядительностью, но и заботой о солдатах своей роты. Прощаясь, Суворов поблагодарил его за службу и посоветовал в кратчайший срок усилить укрепление — вырыть волчьи ямы, прикрыть их со стороны поля цепью рогаток и по валу поставить туры. Макарову было предложено оказать помощь лесом, а укрепление впредь называть Усть-Кубанским фельдшанцем.

Возвратившись старой дорогой на Бугазские высоты, Суворов поехал вдоль Кубанского лимана на север, к Одинцовскому базару, который потом будет упомянут им в первом рапорте с Кубани...

С большим трудом мне удалось установить место, где был базар, и историю его названия. Оказалось, что назван он не от какого-то легендарного Одинцова, а от измененного слова «ада», что означает с турецкого остров. Нашел и единственную карту середины XVIII века, где Таманский полуостров назван как «остров Ода», отсюда и возник Оданцовский или Одинцовский базар, который, видимо, был здесь еще во времена Тмутараканского княжества, когда славяне завязывали торговые отношения с косогами — закубанскими племенами.

Ныне здесь стоит памятник воинам 18-й армии, которые ценой жизни преградили фашистам путь отступления по песчаной косе со стороны Анапы. А рядом начинаются домики центральной усадьбы совхоза «Янтарь».

...Осмотрев место базара, Суворов направился к стоящей в шести верстах севернее высоте, к обзорному посту, с которого были видны все окрестности. Севернее этого места виднелась самая большая из высот, которую турки называли Кизил-таш, то есть красный камень. Высота, как и все соседние, состояла, под тонким слоем грунта, из рыхлого, красноватого на вид известняка.

Внизу, под высотой, которую черноморцы назовут горой Макитра, на песчаной косе — Кизилташское укрепление в виде правильного шестиугольника прикрывало пролив, соединяющий Кубанский лиман с Кизил-ташским, который позже получил новое название — Сокуров лиман (сокур — кривой). Оценив местность, Суворов приказал укрепление усилить цепью волчьих ям и турами и назвать его Солнечным фельдшанцем. Здесь территория, которую прикрывал Курский полк, оканчивалась. Макаров с разрешения Суворова возвратался к Таману.

Судя по плану Солнечного фельдшанца, отсюда к некрасовским городкам, куда ехал Суворов, в те годы вели две дороги — одна проходила по высотам, а вторая по берегу лимана, но обе были довольно длинны, так как вели путников в объезд Кизилташского (Сокурова) лимана. Однако на картах того времени показана еще одна дорога — через узкий Кизилташский пролив.

Суворов, судя по указанному им расстоянию в рапорте от 27 января, именно этой дорогой и пересек пролив. Лошадь он вел по льду за повод, а за ним и все его сопровождающие. Осторожно перейдя пролив, поднялись на высокий мыс, за которым возвышалась небольшая гора с нефтяными источниками Отсюда начиналась территория, контролируемая Тамбовским пехотным полком.

Отъехав от пролива с версту, Суворов на берегу лимана осмотрел старинное укрепление, небольшое по размерам, но с очень высокими валами. Далее дорога пошла па восток вдоль обрывистого берега Кубанского лимана. Проехав более пятнадцати верст и осмотрев по дороге две деревушки — Ошумшук и Сантшуе, Суворов выехал к урочищу Суяки (суяки — приходи за водой), которое представляло собой долину с широким устьем. На протяжении версты берег был пологим и чистым, очень удобным для высадки десанта, правда, мелководье мешало подходу глубокоси-дящих судов.

Здешние жители издавна пользовались этим местом, и некрасовцы тоже держали здесь свой флот из лодок. Да и полковник Гамбом поставил здесь пять трофейных байдаков, больших парусных лодок, которые были им захвачены в сентябре 1777 года у некрасовцев. Еще тогда в устье был поставлен казачий пост, который охранял и вытащенные на берег байдаки, и подступы к долине. Казаки вырыли в крутом берегу землянку, построили из камыша конюшню для своих лошадей, и вот уже прошло почти полгода, как они несли здесь свою службу.

Осмотрев укрепления у Бугаза и Кизил-таша, Суворов оценил их важность в прикрытии Тамани от набегов. Принял решение продолжить строительство укреплений вдоль реки Кубани с целью перекрыть все переправы. Строил их быстро и дешево. Ярким примером может служить укрепление на Суяки. Суворов видел, что со строительными материалами в здешнем краю очень трудно. Отличное знание фортификации и умение использовать рельеф местности помогли ему построить дешевое и очень оригинальное укрепление. В плане это был многоугольник неправильной формы, вытянутый вдоль обрывистого берега лимана на 22 сажени. Склон к лиману был круто обрезай, и на сдвинутой и выровненной земле установлены рогатки. Остальные фасы были обычными — ров с валом и рогатки.

Для этого укрепления характерно, что в западном фасе в сторону долины были две амбразуры. Это единственный случай, когда Суворов сделал в фасе фельдшанца две, а не одну, как обычно, амбразуры. Он опасался высадки десанта турок только здесь, в устье долины Суяки.

Позже, уже после окончания стройки, это укрепление будет Суворовым названо фельдшанцем Духовым. Черноморцы поселят здесь хутор Титаровский. Из урочища Суяки дорога повела путников на северо-восток вдоль левого склона долины, а затем версты через три отошла восточнее, к высокому и обрывистому берегу правобережья Кубани. Справа возвышалась довольно высокая гора, позже названная Гирляной. Самая южная в десятиверстовой цепи между Кубанским-и Темрюкским лиманами высота. Черноморские казаки назовут эту цепь Широчанскими высотами, а долину Суяки — Широкой.

Под высотами на восток шириной верст в пять простиралась пойма Кубани—болотистая низина, покрытая морем камыша высотой до двух саженей, где и человек, и зверь легко могли укрыться. За поймой, в центре которой пряталось основное русло Кубани, желтели глинистые обрывы левобережья с несколькими аулами Абазы. Историки почему-то путали ее с Абхазией.

Усомнившись в том, что Шагин-Гирей укрывался в Абхазии, я начал искать происхождение этого названия и нашел его в отчете русского разведчика Ф. Торнау, который в 1839 году писал: «Черкесы, живущие по лесам и ущельям хребта Кавказских гор, на пространстве земли, ограниченной Белою речкой, Кубанью и берегом Черного моря, от Анапы до устья реки Саше, носят между горцами общее название «абадза».

Поэтому и стало низовье левого берега Кубани называться Абазой или Абазией. Через несколько верст слева от дороги начали попадаться развалины селений, где еще полгода назад жили некрасовские казаки. Справа выдавалась в пойму довольно высокая гора, где стоял казачий обзорный пост. Черноморцы на этом месте поставят Новогригорьевский кордон, который будет здесь до конца Кавказской войны.

Обогнув высоту с севера, дорога вновь вышла к пойме. Между двух спускающихся оврагов возвышались валы бывшего некрасовского городка, который в документах генерала Бринка назывался Большой станицей. По оврагам жители городка гоняли скот на водопой. По ним также легко можно было подняться и на Широчанские высоты. Бринк это учел и перестроил городок в укрепление, которое им было названо Некрасовским постом. Чертежей этого укрепления пока не найдено, но па обмерам археологов в начале нашего века известно, что это был правильный редут размером 125X100 саженей. Укрепление, даже будучи перестроенным по приказу Бринка, в общем ничем особенно не отличалось от некрасовского городка у горы Кедомит, развалины которого сохранились до наших дней.

Суворов положительно оценил работу по перестройке городка и приказал его впредь именовать Екатерининской крепостью. Ныне здесь поселок совхоза «Стрелка». В те годы крепость Суджук-Кале была главной базой Турции на Западном Кавказе, поэтому Румянцев в своих инструкциях и требовал от Суворова «недреманным оком внимать на пристань Суджук-Кале, дабы турки не могли оттуда и нечаянно вам сделать диверсию».

В сопровождении Гамбома и конвоя Суворов внимательно осмотрел окрестности и, спустившись по оврагу в пойму Кубани, поехал по кочковатой, схваченной морозом дороге, петляющей среди непроходимых зарослей камыша, на восток, к берегу реки. Суворов впервые увидел настоящую Кубань во всей ее красоте. В это время на левом берегу реки несколько вооруженных мужчин ловили сетями рыбу. Когда их окликнули, они ответили русским приветствием. Рыбаки оказались некрасовцами. Суворов назвал себя и предложил им вернуться в российские владения, на что некрасовцы, как донес Суворов, выразили «желание к спокойствию и возвращению на нашу сторону».

За ужином Суворов интересовался историей здешних мест, взаимоотношениями с местным населением и трудностями, связанными с перестройкой городка. А ответить на это мог только Гамбом, как непосредственный участник событий осени 1777 года.

...Некрасовцы, бежав сюда с правобережья Кубани, на месте античных и римских городищ построили три укрепленных городка, под прикрытием которых со временем появились и хутора. Обилие рыбы, дичи, трав, тучные земли — все это давало возможность некрасовцам жить безбедно. К тому же крымский хан освободил их от налогов, но заставил в случае военных действий Крыма против России выставлять один конный полк. Сорок лет жили здесь свободолюбивые люди, пахали землю, пасли скот, разводили лошадей. Звучными, протяжными песнями Дона встречали и провожали зори, нянчили малышей у своих жилищ, приучали подростков и к тяжелому крестьянскому труду, и к тяжелой пике. А состарившись, рассказывали внукам о тихом Доне, о Разине и Булавине и отправлялись на место своего упокоения, под акации станичного кладбища на склоне горы.

Осенью 1777 года Шагин-Гирей, уже будучи ханом Крыма, предложил некрасовцам переселиться в Крым, но они отказались. Узнав об этом, генерал Бринк тут же послал к некрасовцам делегацию от нескольких станиц во главе с казачьим полковником Барабанщиковым с задачей уговорить их возвратиться в Россию. Когда делегаты прибыли к городкам, некрасовцы их туда не допустили, переговоры вести отказались и, угрожая оружием, прогнали делегатов прочь. Одновременно они под тайным воздействием Батыр-Гирея срочно послали делегацию в Турцию с просьбой взять их под свое покровительство. Шагин-Гирей предложил Бринку истребить некрасовцев, но Бринк решил попытаться еще раз переселить их, но уже силой оружия. С рассветом 17 сентября 1777 года два отряда от Кубанского корпуса выступили к некрасовским городкам. От Тамана отряд повел сам Бринк, а от редута Куркай полковник Гамбом. Не доходя до городков восемь верст, Бринк послал парламентеров. Едва парламентеры приблизились к высотам, как все городки и примыкающие к ним хутора окутались дымом пожарищ.

Позже стало известно, что кто-то из донских казаков тайно предупредил некрасовцев о грозящей им опасности, и они, не мешкая, переправили в Закубанье под охраной свои семьи, а затем перегнали и весь скот. В городках остались только молодые мужчины, решившие защищаться. Но когда заметили подходившие со стороны городка Тамана войска, то, не принимая боя, подожгли свои жилища и побежали к Кубани, где стояли лодки. Большая часть некрасовцев успела переправиться, но подошедший с востока Гамбом начал пушечный обстрел толпящихся у переправы некрасовцев, и они, бросив лодки, рассеялись по камышам. Вскоре некрасовцы, используя развалины античных городищ, построили вдоль левого берега Кубани несколько городков.

...Выехав из Екатерининской крепости, Суворов направился вдоль берега Темрюкского лимана к старшему брату хана Батыр-Гирею, аул которого находился на высоком мысу, известном в истории как Дубовый рынок. В определенные дни мусульманского календаря здесь в недавнем прошлом продавались местными жителями русские пленники, захваченные при набегах. Поэтому и прорывались сюда темрюкскими ериками донские казаки, чтобы отбить пленников, а заодно «пошарпать» прибрежные аулы.

Работорговля возникла здесь давно. Пленников продавали туркам и другим иноземным купцам. Усилившееся Крымское ханство сразу же начало проводить регулярные набеги и на черкесов с целью грабежа и приобретения пленников. «...Всю землю Черкасскую воевали и жгли, — писал в те годы русский летописец, — и жены и дети имали». * * *

Возвратившись в Темрюк, Суворов сразу же приказал корпусной магазин из ретраншемента при замке Адас перевести к Копылу, чтобы он был рядом со штабом корпуса, в центре нового расположения полков. Из Темрюка Суворов выехал уже знакомой дорогой, которая, обогнув южный склон горы Аман-кала, повела мимо странной горы со множеством малых грязевых вулканов (черноморцы назовут ее Гнилой горой) к урочищу Пятибродное. Восточнее некрасовского городка, там, где был спуск с обрыва поймы Кубани к единственной дороге, ведущей к бродам, Суворов и выбрал место для фельдшанца с целью прикрытия урочища.

Укрепление вначале будет названо по урочищу — Пятибродное, но позднее Суворов его переименует в фельдшанец Спасский. Первым гарнизоном в нем станет рота мушкетер Тамбовского пехотного полка с резервом — эскадроном Украинского гусарского полка, для которого рядом будет построена паланка с землянками и конюшнями. Укрепление было под горой, и сигнальные огни, зажигаемые гарнизоном при нарушении границы, плохо различались с соседних постов. Суворов приказал на самой высокой точке горы Кедомит, что стояла в тылу укрепления, оборудовать казачий пост с маяком, огонь которого дублировал бы сигналы и тем оповещал всю окрестность о нападении. Черноморские казаки назовут эту вершину горы Фигурой, ибо сигнальные маяки у них назывались фигурами. Местные жители и сейчас ее так называют. А на месте фельдшанца казаки основали свой кордон Смоляный, у которого в конце Кавказской войны был поселен одноименный хутор (ныне это хутор Южный Склон Темрюкского района).

Прибыв в редут Куркай, Суворов приказывает усилить его различными фортификационными сооружениями — волчьими ямами, подъемным мостом, турами и рогатками — и переименовать редут в крепость Новотроицкую. Пройдет немногим более десяти лет, и крепость вновь переименуют в редут Куркай (Курки), где будет стоять гарнизон от 14-го егерского полка. В 1804 году редут передадут в ведение Черноморского казачьего войска, в паланке поселится Медведовский курень. Рядом будет построен меновой двор для торговли с закубанскими горцами.

Из урочища Куркай Суворов не стал возвращаться старой дорогой. Осмотрев низовья Кубани и Тамань, он сделал вывод, что расположение постов вдали от берега Кубани не позволяет их гарнизонам контролировать имеющиеся там броды, через которые противник совершал свои грабительские набеги. Поэтому Суворов и принимает решение осмотреть правый берег Старой Кубани, чтобы сдвинуть сюда посты корпуса и взять под свой контроль довольно значительную территорию вдоль Старой Кубани.

Переправившись через ерик Куркай, Суворов повернул вверх по его течению и, осматривая по дороге казачьи сторожевые заставы, направился на юго-восток. Затем, не доезжая версты три до устья Старой Кубани, где она, вливаясь в Кара-Кубань, несла свои воды в Кубанский лиман, Суворов повернул на восток, к высоте с несколькими могильными курганами. Поднявшись на самый высокий курган, он увидел окрестности на добрый десяток верст. Прямо под высотой в пологом ложе протекала Старая Кубань, за которой виднелся аул, который черноморцы позже назовут хутором Ханьковым, то есть Ханским. Ниже по реке, правее аула, виднелся брод и проходящая через него дорога. За ним в восьми верстах синела полоса прикубанского леса, где скрывалось устье Старой Кубани. Влево вверх по реке виднелся лес, протянувшийся на несколько верст, а на север на легком косогоре дымки и валы довольно большого укрепления — ретраншемента.

Оценив местность, Суворов решил построить на этом кургане укрепление, размеры которого тут же были определены. В плане он походил на стрелу, наконечник которой находился на кургане, где была пушечная батарея. Укрепление назвали Усть-Кубанским фельдшанцем, но позднее Суворов переименовал его в фельдшанец Славянский, в честь Славянского гусарского полка, входившего в состав корпуса.

Отсюда Суворов поехал к ретраншементу, до которого было около версты. Здесь располагался зимним лагерем казачий полк Денисова. Лагерь стоял в древнем городище овальной формы, оборонительные сооружения из вала и трехугольного рва надежно защищали его. Ворота одни, на восток. Справа от ворот, на кургане, стояла дозорная вышка, рядом с ней — сигнальный маяк с бочонком смолы на вершине. Закончив смотр полка, Суворов по просьбе полкового командира Федора Петровича Денисова попробовал казачьего кулеша и остался здесь ночевать. При заселении Черномории казаки на месте лагеря основали Каневской курень и того же названия одну из первых почтовых станций.

На другой день, сопровождаемый новым конвоем, Суворов переправился через безымянный ерик и двинулся вверх по Старой Кубани к лесу, который он приметил ранее с высоты кургана. Проехав около двенадцати верст, Суворов в урочище Алай-агач (алай-агач — пестрое дерево) выбрал место для нового укрепления. Здесь для этого было все и лес, и вода рядом, и обрывистый берег. Укрепление назвали вначале фельдшанцем Алай-Агач, но позже Суворов его переименовал в фельдшанец Сарский.

Проехав на восток более пятнадцати верст, Суворов обратил внимание на урочище, которое представляло из себя изгиб реки с лесом. Здесь Суворов решил построить укрепление, которое в плане было неправильным многоугольником, примыкающим южным фасом к обрывистому берегу реки. Это укрепление назвали фельдшанцем Правым, ибо если смотреть от Копыла в сторону гор, в Закубанье, то укрепление оставалось по правую руку.

В этот день у Суворова состоялось первое «знакомство» с абреками. Когда он проезжал со своими спутниками вдоль берега реки, из леса на другой стороне реки высыпала толпа и начала стрелять. Конвой схватился за ружья, но Суворов приказал на огонь не отвечать и спокойно, шажком поехал далее под выстрелами абреков.

Через час Суворов выехал к Новому Копылу и, не заезжая туда, направился к уже знакомой ему переправе через Черную Протоку. Паром стоял у правого берега. Рядом, у вырытой в береговом обрыве землянки, горел костер, вокруг которого сидели вооруженные люди в лохматых папахах. Хорунжий, начальник конвоя, прорысил вперед, к берегу, и, привстав на стременах, крикнул хриплым басом «Ого-ого-ого! Станишники. Давай перевоз!» У костра зашевелились, несколько человек взошли по чьей-то команде на паром, и он медленно двинулся к левому берегу. Было тихо. Только лошади отфыркивались, устало постукивая копытами по настилу причала, да вполголоса переговаривались офицеры, разминая затекшие от долгого пути в седле ноги.

Из-за реки, от костра, донеслось негромкое пение. Молодой голос выводил протяжную, как у большинства донских песен, мелодию:
Ой, за Кубанью, да за рекой,
Там донской казак стоял,
Там донской казак стоял,
Ой, да коника выпасал,
Ой, да ковыль-траву он рвал,
Ой, да на раны свои клал.

Тут паром стукнул бортом о причал, загомонили паромщики, лошади испуганно вскинулись, гремя подковами, и песня угасла. Холодный ветер, уже несколько дней дувший в лицо путникам, несколько утих, и в стылом воздухе замелькала снежная крупа. С парома Суворов заметил, что вверх по течению, у крепости Новый Копыл, там, где река делала изгиб, русло ее уже полностью было покрыто молодым льдом. Не заезжая в пост Одоевского, Суворов повернул коня вниз по Казачьему ерику и двинулся вдоль его левого берега в сторону Старого Копыла, в штаб корпуса.

Вот и закончилась рекогносцировка. Суворов на это затратил немногим более недели. Нам не удалось выяснить, был ли Суворов в Ачуеве. Ведь там еще при Бринке был построен небольшой порт для приема доставляемых морским путем грузов из магазинов крепости Дмитрия Ростовского. В те годы грузы, необходимые для Кубанского корпуса, доставлялись подрядчиками в основном по суше. Морской путь обходился значительно дешевле, и Суворов, зная это, видимо, все же посетил Ачуев позднее, когда на Кубани наступили сильные холода и земляные работы приостановились.

Городок Ачуев располагался на левом берегу Черной Протоки, в трех верстах от устья, на острове, образованном рекой и ериком. В плане это был прямоугольник с фасами 240X150 саженей. Укрепления его состояли из земляного вала, усиленного деревянными срубами с земляной засыпкой. По углам возвышались бастионы с трофейными турецкими пушками, а вокруг плаца стояли казармы, дома коменданта и обывателей, в которых квартировали две роты мушкетер. С юга, со стороны Копыла, к городку примыкал форштадт, прикрываемый редутом. Имелся порт и временные склады для хранения грузов.

Вот таким был Ачуев при Суворове. Турки называли его Ачук, или еще проще — Ачу, что означало открытый. Мы можем только представить, как Суворов осматривал городок, как до этого осматривал другие посты и укрепления, где стояли войска корпуса. Как на кухнях проверял качество пищи, лужение медных котлов, не цвелый ли закладывается в них провиант. Если гарнизон пользовался речной или озерной водой, то требовал ее «варить» и только тогда употреблять.

Суворова возмущала грязь в солдатских землянках, и он всегда требовал: «Во всех квартирах всякую нечистоту вычистить, окошки заклеить бумагой, потом окурить, нежели нет порошков, хотя бы порохом с ос-торожностью, дабы при том не сделать пожару, и, таким порядком истребя весь противный запах, войти в квартиры».

Стремясь сократить болезни и смертность в войсках, он неустанно требовал от лекарей строго следить за здоровьем солдат. Но основную ответственность все же возлагал на начальников, которых строго предупреждал:
«Солдат дорог, береги его здоровье, кто не бережет людей — офицеру арест, а унтер-офицеру палочки». А когда Суворов однажды заявил грозному начальству:
«Мне солдат дороже себя», то это мгновенно стало известно всей армии и еще более подняло его авторитет.

В короткие дни рекогносцировки Суворов проверил все землянки-казармы, землянки-лазареты, провиантские магазины С пристрастием осматривал артиллерийские парки, вникая в хранение боеприпасов, сохранность пушечных лафетов, которые были в те годы деревянными и в осеннюю непогодь гнили, а летом рассыхались. Но это случалось только у нерадивых артиллерийских начальников, с которыми Суворову вскоре пришлось столкнуться.

Хозяйский глаз Суворова вникал во все мелочи, ибо обстановка уже предсказывала ему постоянные встречи с неизвестностью, и он, не предполагая еще, какую опасность и какие испытания она на его пути поставит, хотел знать в точности, что и кого он под свое командование принимает.

 Отправлено: 18.02.09 21:58. Заголовок: ПРИЕМ КУБАНСКОГО КОР..

ПРИЕМ КУБАНСКОГО КОРПУСА

Историки до настоящего времени не установили, когда же Суворов возвратился в штаб корпуса после рекогносцировки низовьев Кубани. Видимо, это было 15 января, так как свой первый рапорт на имя Румянцева-Задунайского Суворов написал из Копыла 16 января 1778 года.

Невольно возникает вопрос: а почему Суворов не доложил своему начальству сразу же по прибытии на Кубань? Какие были у него причины на отсрочку посылки рапорта? Видимо, Суворов, верный своей привычке, решил лично ознакомиться с краем, где ему придется действовать, осмотреть войска и изучить положение дел в ногайских ордах. И когда это было им выполнено, он донес Румянцеву: «Во исполнение вашего сиятельства данного мне ордера, прибывши на сих днях за Кубань к Копыльскому ретраншементу, яко главному на здешней стороне посту, вступил я в принятие корпуса от господина генерал-майора Бринка...» Далее он сообщает, что в ногайских ордах, кочующих по правобережью Кубани, наблюдается внешнее спокойствие. Местный сераскир Арслан-Гирей-султан при личном знакомстве «обласкан... некоим подарком» и обращен «на лучшую о нас мысль». В дальнейшем он думает и «другого ханского брата Батыр-Гирей-султана заманить в знакомство».

Бринк денег Суворову не передал совсем, ибо сам вынужден был «заимствовать у купцов», поэтому Суворов просит выделить ему через казначейскую комиссию, что была в крепости Дмитрия Ростовского, 4000 рублей для подарков «привыкшим к пакостям (взяткам.—В. С.) чиновникам для утверждения с ними лучшего знакомства».

О том, сколько им было принято в составе корпуса людей, Суворов сообщил в особом рапорте, который не сохранился, поэтому нам и сейчас неизвестно точно, сколько же было на 16 января 1778 года в Кубанском корпусе личного состава, вооружения и транспорта. До нас не дошли ни акты, ни, ведомости, ни другие какие-либо документы, которые могли бы указать нам состояние корпуса, принятого Суворовым. Прошло двести лет, а вопрос этот так и не выяснен. Исследователи ранее называли различные цифры и при этом на источники не ссылались. В ЦГВИА хранятся два подлинных документа, сопоставляя которые можно несколько приподнять завесу над этой тайной. Первый документ подписан Бринком и отражает состав корпуса на осень 1777 года:
«Описание расположения находящихся на Кубани войск к содержанию постов...»

В состав корпуса входили полки: пехотные — Курский, Тамбовский, Белозерский, драгунские — Астраханский и Таганрогский, гусарские — Иллический, Славянский и Украинский, казачьи — Кульбакова, Барабанщикова и Яновского.

Однако Бринк в этом документе не указал точного количества людей в корпусе и сколько было солдат в батальонах Азовского и Троицкого пехотных полков, которые прикомандировались весной 1777 года по просьбе Бринка из состава Крымского корпуса.

Второй документ подписан лично Суворовым 5 апреля 1778 года в Благовещенской крепости. Это «Рапорт о состоянии Кубанского корпуса в полках, в батальонах и командах людей и лошадей». Что же представлял собой корпус на начало апреля 1778 года? К полкам, перечисленным Бринком, добавились еще два: гусарский Острогожский и казачий Вуколова. Зачислены и временно прикомандированные из Крымского корпуса два пехотных батальона. А от Астраханского драгунского полка остались только три эскадрона, остальные куда-то убыли. В корпусе было налицо: офицеров 237, унтер-офицеров 596, рядовых 8303, мастеровых и нестроевых 1118, больных 679, некомплект 1421. В строю всего 10 654 человека.

Конечно, с января по апрель какие-то изменения произошли, и цифра 10654 была отлична от действительности в меньшую сторону на середину января, когда Суворов принимал корпус. К тому же если вычесть 1118 человек мастеровых и нестроевых, больных и все иррегулярные войска, то в строю всего регулярных войск было 6038 человек.

Найденные формулярные списки полков Кубанского корпуса показали, что пехотные полки были сформированы по рекрутской повинности, введенной Петром I в 1699 году, рекрутами только русской национальности, да и офицерский состав за редким исключением тоже был русский. Причем старшие офицеры, штаб-офицеры, были только из дворян. Младшие же офицеры, обер-офицеры, как их тогда называли, частично были выходцами из бедных дворянских родов, вынужденными добывать себе хлеб шпагой на «службе царской». Так, в Белозерском полку служил капитан Иван Никулин, тридцати двух лет, владелец десяти душ, который пошел служить, как пушкинский Петруша Гринев, в шестнадцать лет. На Кубань он прибыл вместе с Бринком и проделал с ним все походы. Брал Темрюк и Таман. Ходил в походы с Суворовым. Прапорщик того же полка Афанасий Мухин, участник всех кубанских походов, владел четырьмя душами. Были и такие офицеры, как капитан Миронов из «Капитанской дочки» А. С. Пушкина, у которого было «всего-то душ одна девка Палашка».

В формуляре Белозерского полка значится Савва Дронов. Он из «солдатских детей». Участник походов с Бринком и Суворовым, дослужился до чина поручика. Иван Степанов, тоже участник всех походов, в 1783 году уже дослужился до подпоручика. Оба они начали службу солдатскую совсем подростками, в тринадцать-четырнадцать лет. Таким офицерам удавалось обычно дослужиться до поручика и редко до капитана, а далее дорога в старшие офицеры была им закрыта, ибо правительство за этим строго следило.

В кавалерии, особенно в гусарских полках, положение было совсем иным. С началом русско-турецких войн в Россию устремились православные народы, которые и заселили южные области России. Получив ее покровительство, они стали и защитниками нового Отечества, служили в гусарских полках. Изучение формулярных списков гусарских полков Славянского, Иллического и Украинского, которые были под командой Суворова, показало, что они были многонациональны. Кто только здесь не служил — греки, малороссы, поляки, сербы, черногорцы, болгары... Почти такое же положение было и в драгунских полках. Так, в Астраханском полку служили полковник Депрерадович — серб, капитан Ган — лифляндец, прапорщик Кувичинский — поляк, кадет Неукрываев— грузин.

Суворов, как и другие передовые полководцы России, был весьма терпим и деликатен к воинам нерусских национальностей, давшим присягу на верность России. Для, него все воины были одинаковы, лишь бы хорошо служили. Под командой Суворова служили и черкесы. Так, братья Горичи-Бесенеевские достигли высоких чинов, а старший из них, Иван, в чине бригадира убит при взятии Очакова. Могила его сохранилась до наших дней. Их, воинов всех вероисповеданий и народов, которые служили верой и правдой под российскими знаменами, Суворов объединял одним словом — россияне.

Основной войсковой тактической и административной единицей тогдашней армии был полк. Пехотный полк состоял из двух батальонов, которые состояли из четырех рот мушкетер, роты гренадер (позже две роты) и артиллерийской команды из двух-трехфунтовых пушек. Рота состояла из четырех плутонгов (низшее подразделение боевого порядка пехоты - взвод), которые состояли из двух капральств.

Драгунский полк состоял из десяти эскадронов, каждый из которых состоял из шести капральств. Гусарский полк — из шести эскадронов, а казачий — из пяти сотен казаков. Рота полевой артиллерии состояла из 200 человек (40 бомбардиров и 160 канониров), которые обслуживали 12 орудий.

Снабжение армии строилось совсем иначе, чем в современной армии. Казна, то есть военное ведомство, выдавала только ржаную муку и гречневую крупу. На все остальное, то есть на питание, приобретение кожи, сукна, полотна, лошадей, казна выдавала деньги. Деньги получал командир полка согласно представляемой им ведомости и раздавал их ротным (эскадронным) командирам, правда только на питание. Каждая рота (эскадрон) имела свой денежный ящик, который круглосуточно охранялся караульными.

Солдаты питались в артелях. Каждый плутонг, а в кавалерии капральство выбирали из числа старослужащих солдат артельщика и его помощника, которые и ведали питанием артели. Они же с согласия артели покупали те или иные продукты и отчитывались по приходно-расходной книге, которая хранилась в денежном ящике. Командир роты обязан был ежемесячно проверять состояние учета и правильность расхода денег.

На артельные деньги солдаты приобретали две-три лошади и повозку для перевоза медных котлов и провианта, ибо полевых кухонь тогда еще не было. В обед артельщики готовили обычно щи или суп да кашу. Говядину варили редко из-за дороговизны, а больше сало. На ужин и завтрак готовили только кашу. Хлеб пекли сами в земляных печах.

Обувь тачали в полковых мастерских, для чего командир полка покупал выделанные кожи. Упряжь для повозок и пушечных упряжек шили полковые шорники. Вот поэтому и было так много в полках разных мастеровых. В общем, каждый полк представлял как бы отдельную маленькую армию и тащил за собой все, что ему было необходимо и в мирное время, и на войне. Поэтому и обозы были громадные. Полк в 1800 человек имел обоз в 500 повозок. Командиры полков, как граф Разумовский например, имели в обозе до 40 экипажей и повозок. Офицеры и даже богатые сержанты имели повозки, где везли провиант, кухню, слуг, палатки...

Спали солдаты в палатках, которые перевозились в особых ящиках, установленных на поводках. Каждое капральство имело свою палатку, в которой спали солдаты ногами в середину, к опорному столбу, а головой к стенке.

Тогдашняя система снабжения армии породила массовое воровство, или, как тогда говорили, казнокрадство. Командиры полков, особенно из иностранцев, с годовым жалованьем 800 рублей имели доход 15—20 тысяч. Современник Суворова А. Ф. Ланжерон писал, что «доход» полковников состоял в основном из следующего: лошадей держали на 40—50 голов меньше штатного расписания (а деньги на них получали), не доносили по команде пять-шесть месяцев и более об умерших и дезертирах, урезывали длину мундиров и сапог, овса летом не покупали. Кроме этого, на питании «экономили» до 12 000 рублей в год.

Однажды некий вельможа попросил императрицу Екатерину II помочь материально одному почтенному полковнику. «Он сам виноват, что беден, — ответила императрица, — ведь он долго командовал полком». Воровство в армии было разрешено свыше, и честность считалась чуть ли не глупостью. Некоторые полковники от жадности обворовывали даже подчиненных им офицеров, делая вычеты из их жалованья под самыми различными предлогами.

Командиры рот, капитаны, были уже людьми довольно обеспеченными. У Суворова служил в адъютантах некий Зыбин. Через некоторое время этот офицер стал проситься у Суворова отпустить его в полк. О том, какой при этом произошел разговор, стало известно из письма Суворова своему приятелю:
— «Зыбин, что вы бежите в роту, разве у меня вам худо, скажите по совести».
— «Мне там на прожиток в год тысяча рублей».
— «Откуда?»
— «От мертвых солдат было до 2000».

Кто же такой Зыбин? Согласно формулярному списку Белозерского пехотного полка Петр Зыбин родился в 1759 году в небогатой дворянской семье, имел всего десять душ крепостных. Окончил Сухопутный шляхетский корпус. Знал французский и немецкий языки, арифметику, географию, фортификацию, умел рисовать. В общем, это был типичный сын служивого дворянства российского...

Форменная одежда солдат была очень неудобной и в мирное время, не говоря уже о войне. Неудобной была и прическа — с косой и буклями, которую надо было смазывать маслом и пудрить мелом или мукой. Каждый полк имел свои форму и цвет мундира. Только в 1783 году Потемкин ввел для всей армии единую форму одежды, более простую и удобную.

Головным убором служила треугольная войлочная шляпа, очень неудобная, летом жаркая, а зимой холодная. В сухую погоду армия носила башмаки с чулками из полотна или гетры, а в грязь и зимой — сапоги ботфорты. Причем обувь вся была тупоносая, одинаковая для обеих ног, а чтобы обувь при ходьбе стесывалась одинаково, ее периодически меняли с ноги на ногу, и за этим капралы строго следили.

К характерной особенности тогдашней военной формы «надо отнести обязательное ношение усов, которые драгуны зачесывали вверх, а гренадеры распускали вдоль щек; с этими навощенными, встопорченными и вычерненными сажей усами лица менялись до неузнаваемости и принимали не только суровое, но даже свирепое выражение».

Однако возвратимся вновь к составу Кубанского корпуса, который для такой огромной территории, как Кубань, был весьма небольшим. В сравнение можно привести Крымский корпус, численный состав которого был 20 000 человек, то есть в два раза больше, хотя территорию он контролировал значительно меньшую. Оценив военно-политическую обстановку на Кубани, Суворов просит Румянцева «для лучшей преграды от набегов... горских султанов» и для удержания «кажущихся в преданности хану орд в почтении» направить в его распоряжение два-три пехотных полка, так как наличных войск в корпусе для выполнения поставленной перед ним задачи явно недостаточно. А обстановка в любой момент может осложниться, ибо турки через духовенство и султанов закубанских ногайских орд продолжают засылать свою агентуру и возмутительные письма в союзные России ногайские орды с призывом уйти всем ногайцам в Закубанье под покровительство Турции.

К тому же прибывшие за несколько дней перед этим корпусные разведчики донесли, что в Суджук-Кале комендант, двухбунчужный Мегмет-паша, готовит двенадцатитысячный отряд для нападения на Кубанский корпус с наступлением теплой погоды и окончания половодья кубанских рек. Из этого нее источника стало известно, что протурецки настроенный султан Тохтамыш-Гирей, злейший враг хана Шагин-Гирея, разоритель Ени-Копыла, недавно умер в Суджук-Кале, где и похоронен.

Знакомясь в штабе корпуса с ордерами, поступившими из штаба Крымского корпуса за подписью генерал-поручика Прозоровского, которому подчинялся и Кубанский корпус, Суворов обнаружил, что указания, получаемые от Прозоровского, разноречивы и нереальны. Сам Прозоровский на Кубани не бывал и знал ее только по картам. К тому же курьеры зачастую привозили приказы с большим опозданием.

Поэтому Суворов и принимает решение добиться полной независимости от Прозоровского и сделать это как можно скорее. 18 января он пишет Румянцеву, что «по немалой Крымского полуострова от здешнего места отдаленности, для скорейшей во всем решимости, нужно мне иметь разрешение, независимое от стороннего распоряжения. Коль паче будучи местным здешнего корпуса начальником и имея по лучшему опознанию здешнего края и других обстоятельств ближайшие средства к выполнению высочайших ее императорского величества предположений, так и вашего сиятельства повелений, не имел бы я обязанности чрез излишние переписки подвергать нужные предприятия медлительности».

Умный Румянцев согласился с доводами Суворова и разрешил ему в необходимых случаях действовать самостоятельно. Это разрешение развязало руки Суворову, и он в дальнейшем, выполняя поставленную перед корпусом задачу, стая отчитываться только перед Румянцевым. Поэтому и рапорт своему непосредственному начальнику о принятии корпуса послал в последнюю очередь.

Вскоре Прозоровский, не получая от Суворова писем, стал жаловаться Румянцеву, что генерал-поручик «уже никогда и ни отчего не извещает». Румянцев промолчал. Узнав, что Суворов с какой-то частью корпуса пошел вверх по Кубани, Прозоровский в одном из рапортов жалуется, что он «не постигает причин, ведущих его (Суворова. — В. С.) вверх по реке Кубани». А Суворов, начав строить левый фланг Кубанской кордонной линии, и думать забыл, что надо было доложить Прозоровскому еще два месяца назад о своих планах.

В отместку Прозоровский потребовал возвратить прикомандированные два батальона, но полковник Одоевский, оставшийся в Благовещенской крепости за старшего по корпусу, ответил, что эти батальоны Суворов увел с собой, ибо «в объятии учрежденных в разных местах нужных укреплений» пехоты не хватает.

Прозоровский снова пожаловался Румянцеву, но тот, зная истинное положение на Кубани и причину похода « Суворова вверх по реке, и эту жалобу оставил без внимания. Тогда же Суворов послал еще один рапорт — Г. А Потемкину: «Поелику слабость здоровья моего мне дозволила, я недавно на Кубань прибыл. Подкрепляет оное высокое покровительство вашей светлости, в которое себя искреннейше препоруча, остаюсь с глубочайшим почтением».

О какой болезни и о каком покровительстве тут идет речь? Дело в том, что в 1777 году Суворов служил в Крымском корпусе заместителем командира корпуса, а командиром был генерал-поручик А. А. Прозоровский, сорокапятилетний аристократ, сторонник военных взглядов Фридриха II. Суворов часто не соглашался со своим начальником и поступал по своему. Поэтому, как только Суворов попросился в домашний отпуск по болезни, Прозоровский с радостью «сплавил» его от себя подальше. Суворов и уехал в местечко Опошня, где жила в то время его семья.

Вскоре в Крыму турецкая агентура подняла восстание среди татар против хана Шагин-Гирея. Прозоровский растерялся. Румянцев запросил, где Суворов? Прозоровский ответил, что тот в отпуске. Румянцев в ответ Прозоровскому объявил выговор и приказал немедленно возвратить Суворова к месту службы. Не желая снова служить под начальством Прозоровского, Суворов ответил Румянцеву, что болен, сам же немедля направил письмо Потемкину с просьбой дать ему другое место службы. Поэтому Румянцев по совету Потемкина и послал Суворова на Кубань.

Спустя неделю после приема корпуса Суворов доложил Румянцеву о своей дипломатической деятельности, которой он занялся буквально с первого дня по прибытии на Кубань. А она для человека военного была сложной. Среди султанов, принцев крови, из года в год шла междоусобная борьба за ханский трон и пост сераскира, что часто выливалось в кровавые столкновения. К тому же ногайцы правобережья враждовали между собой и с закубанскими черкесами.

Турецкая агентура проникала до самой Еи и распространяла письма «развратников» (так Суворов называл мятежных хану ногайцев, живущих в Закубанье), что Шагин-Гирей умер и бояться его нечего, что в Суджук-Кале скоро высадится десант турок, а весной султан начнет войну и выгонит русских с правобережья Кубани. Все это требовало от Суворова самых решительных мер, чтобы «недреманным оком внимать» за двуличными султанами и за происками турецкой агентуры.

Учтя промахи генерала Бринка, не придававшего особого значения разведке, особенно дальней, Суворов сразу же «приступает к ее организации. Используя богатый опыт Лешкевича, он подбирает через прорусски настроенных султанов конфидентов, как тогда называли разведчиков, и под видом купцов засылает их в Закубанье. Поэтому он всегда был в курсе того, что замышляли турки или их союзники.

28 января Суворов доложил Румянцеву результаты рекогносцировки, связанные с этим путевые впечатления и планы на будущее своей деятельности. Одновременно с топографическим описанием местности он делает замечания по военным вопросам, приводит интересные этнографические данные о кубанских народах. Документ этот интересен и для современного читателя.

«...При вступлении в командование здешнего корпуса, — писал Суворов, — за первый долг себе поставил самолично обозреть положение сей земли, всех учрежденных постов и набережных мест, куда на сих днях проезжая по берегам от Темрюка до Тамана Азовского, а оттоль до устья Кубани, Черного моря и берегом оной реки обратно до Копыла...

Проезд в Темрюк неподалеко его (где по прежним картам назначаем был залив) ныне есть свободный верхом и на возах, но только по пересказаниям бывших здесь, також и жителей здешних, весной оной наполняется водой глубины с полтора аршина, и по насыпной песком дороге должно водой проехать около четырехсот сажен. Потом, выехав на стрелку перед самой стеною (Темрюка. — В. С), другой пролив сажен на двадцать ширины бывает глубиной от трех до пяти четвертей аршина, а по сторонам сей дороги места болотистые и камышеватые.

От Черного моря пристани есть: старинная, при ней видно укрепление и был Одинцовский базар, по Темрюкской дороге от сего города прямо двенадцать верст к устью Кубани, не доезжая верст трех самого того устья Кубани, выходящего заливом. От сего устья верстах меньше десяти Кизилташская, где видны остатки укрепления: от того места верст поболе пятнадцати при Суаге, мелка, и от того верст восемь судовой ход разными протоками из реченного залива в Кубань под некрасовскими селениями. От устья Кубани простирается стрелка по Черному морю, сочиняющая сказываемой залив верст до сорока к абазинцам, оттуда береговою горою остается немного далее до Суджук-Кале. Сия, то есть, как известно, главная и столь важная турецкая пристань. Сущие ж в лимане ничего не значат, коль устье Кубани блюдимо будет, а за сим вышеупомянутая старинная пристань, к которой и российские корабли приставали, и просто, набережная хороша; Таманская ж и Темрюкская лежат уже по известному за Еникольским заливом на Азовском море. Правда, мелкими судами во многих местах берега приставать можно.

В некоторых местах сделанные российскими (войсками. — В. С.) малые укрепления нашел я не бесполезными, а согласно тому по сю сторону Кубани, от переправы Курки к Копылу оных прибавлено быть может, почитая с моей стороны то нужным, в рассуждении свойств абазинцев и черкес, сравниваемых с ногайцами...

Некрасовский пост, прозванный Екатерининской крепостью, полковником Гамбомом довольно изрядно укреплен и может служить дальним упором Суджуку... Далее ж к стороне Тохтамыш-Гирей-султана и атукайцев еще ничего верного донести не могу, поелику мне к разведыванию той стороны еще недоставало времени, ибо и здесь управляться надлежит. Примечаю токмо: все возможное укрепление здешнего берега Кубани от горских перелазов и тем самым неослабную преграду утечки ногайцев за оную, или по малой мере сими истинными демонстрациями реченному благопоспешествовать.

Затем смею и я ваше сиятельство уверять о всегдашнем непостоянстве ногайцев, коих нравы легкомысленны, лакомы, лживы, неверны и пьяны. Притом и о ежечасном беспокойстве абазинцев и черкес, ежели и повременно на сих не наложить какую-либо военную узду, так то и в нынешний мой проезд случилось, передо мною неподалеко отсюда, около устья Кара-Кубани, набегали они на наши пикеты, однако ж неудачно, с потерей одной лошади, ружья и несколько иного экипажа, а потом в береговое мое следование с противного берега стреляли они сильно ружей с пятидесяти, на расстоянии широты реки шагов восьмидесяти, но только одному прострелили платье, стреляя с сошек, из чего и примечаю, что они худые стрелки.

Осталось... донести о некрасовцах, что они, лишась своих жилищ, сколько мне известно, бродят безместно в горах: число их полагается военных от шести до осьми сот, а всех мужеска полу меньше трех тысяч человек. В нынешнюю ж мою поездку с здешнего берега чрез Кубань с некоторыми из них, усмотренных на том берегу, я говорил, и они между прочим оказывали желание к спокойствию и возвращению на нашу сторону...»

По этому документу, очень любопытному, как в топографическом, так и в этнографическом и военном отношениях, можно судить, как Суворов оценил военно-политическое положение на Кубани и почему он запланировал корпусу именно те задачи, о которых будет рассказано в следующих главах.

 Отправлено: 18.02.09 21:59. Заголовок: СТРОИТЕЛЬСТВО ПРАВОГ..

СТРОИТЕЛЬСТВО ПРАВОГО КРЫЛА КОРДОННОЙ ЛИНИИ

Тщательно изучив по картам берега Кубани, Суворов сделал вывод, что, начиная от Копыла вплоть до самых верховьев, правобережье ее совершенно открыто для набегов на русские границы. На сотни верст как у самой реки, так и вдали от нее на север, к российским владениям, не было ни одного укрепления. Учитывая блестящий результат Дунайской кордонной линии, в строительстве которой в 1773 году под руководством Румянцева он участвовал, Суворов принимает решение построить вдоль правого берега Кубани цепь оборонительных сооружений. С расположением сторожевых постов ,на Тамани, которые были построены Бринком, он согласился, но посты между Копылом и урочищем Курки решил перенести на другое место, чтобы лучше прикрыть коммуникационную дорогу Копыл—Тамань.

Примерно в это же время Суворов приказал обновить имеющиеся в штабе карты Кубани, снятые Бринком несколько лет назад. Одна из этих карт сохранилась до наших дней. Кто эту работу выполнял, установить не удалось. Данная карта, видимо, была приложена к одному из рапортов Суворова, направленных им Румянцеву, а затем уже попала в архив. На карте, довольно хорошо сохранившейся и четко нарисованной, показаны укрепления Азово-Моздокской линии от крепости Моздок до крепости Ставрополь.

Укрепления, построенные Бринком в Приазовье и на Тамани, не показаны. Интересна приписка под заглавием карты, сделанная другой рукой и другими чернилами:
«Редуты, запланированные повелением генерал-поручика Суворова».

А на самой же карте этими же чернилами буквой «В» показаны места запланированных редутов, где позже были построены Суворовым крепости Марьинская, Александровская и Павловская. Итак, решение на постройку цепи укреплений вдоль Кубани было принято. Конечно, известную роль на решения Суворова повлияли беседы с Бринком о военно-политическом положении на Кубани и Северном Кавказе, встречи с ногайскими феодалами, сторонниками сближения с Россией. Уже в первые дни командования корпусом Суворов стал получать через Бринка сведения, что турецкая агентура продолжает подстрекать горцев и закубанских ногайцев к набегам на русские посты и на мирные ногайские орды, признавшие власть Шагин-Гирея и являвшиеся союзниками России.

Суворов, конечно, понимал, что, вытягивая цепь укреплений вверх по Кубани, он расстягивает коммуникации корпуса, магазины которого находились в Азове и крепости Дмитрия Ростовского. К тому же у него не хватало личного состава, чтобы сформировать строительные отряды и назначить гарнизоны для будущих укреплений. 28 января Суворов донес Румянцеву, что принял решение: «Поелико допустит время, по некоторым местам, поделав укрепления, занять нашими войсками по самой Кубани, протягивая тем оные к стороне Таш-лы против Моздокской линии, н тем бы учинить преграду горнам к сообщению с ногайцами». Далее он просит пыделить ему хотя бы один пехотный полк, чтобы посадить его в гарнизоны будущих укреплений. И так как полевой артиллерии у него всего одна рота, то просит «несколько на передках легких чугунных пушек» из Азовского арсенала.

Хорошо зная екатерининский бюрократический аппарат, Суворов учитывал, что в короткий срок правительство не выделит,ему ни войск, ни пушек, ни денег. Поэтому он принял решение пока обойтись в постройке укреплений новой цепи и в ремонте фортификационных сооружений, уже построенных, только своими силами с использованием местных материалов, так как считал, что промедление в решении этого вопроса было бы опасным для южных рубежей России.

Крайняя стесненность в средствах и во времени заставила Суворова строить свои крепости и фельдшанцы только по типу полевых укреплений, но усиленного типа. Основные оборонительные сооружения этих укреплений состояли из треугольного или трапециевидного рва шириной и глубиной полторы сажени и тонкого вала высотой сажень от поверхности земли. При наличии и окрестности укрепления леса по дну рва устанавливался палисад—забор из вертикально закопанных бревен длиной девять-десять футов. Если местность была песчаная, то вал заключался в двойной плетень и укреплялся фашинами. Скосы вала во всех случаях укреплялись дерном, прикрепляемым к эскарпу и контрэскарпу деревянными шпильками. По валу устанавливались туры — корзины без дна с земляной засыпкой, которые служили прикрытием стоящим за валом на банкете ружейным стрелкам. Если не имелось леса, то туры заменялись земляными мешками. Во фланках (боковая сторона бастиона, обращенная ко рву) бастионов крепостей и в фасах фельдшанцев прорезались пушечные амбразуры, а с внутренней стороны из толстых досок или жердей настилались орудийные платформы. За валом со стороны поля — три кольца волчьих ям шириной и глубиной полтора аршина, с острыми кольями на дне. Ямы самым тщательным образом маскировались камышом или хворостом. Далее устанавливались ряды рогаток, соединенных цепями. Каждая рогатка представляла из себя деревянный брус длиной девять футов с просверленными отверстиями, куда вставлялись веретенья — острые колья длиной пять футов.

Оборонительные ворота делались из жердей или толстых досок. Створки их имели бойницы для ружей. Иногда, для усиления ворот, их прикрывали траверсом из двойного плетня с земляной засыпкой. Вплотную к фасу укрепления, где были ворота, примыкала паланка — вспомогательное укрепление с землянками, конюшнями и всеми хозяйственными сооружениями. Гарнизон в землянках обогревался земляными печами, горнушками, как их называл Суворов, «в которых котлы для парения каш ставятся». Через главный оборонительный ров во всех укреплениях перебрасывались деревянные мосты, в крепостях подъемные, а в фельдшанцах сдвижные, на катках. Сдвижные мосты были и через малые рвы паланок, и через волчьи ямы.

Принятые решения Суворов выполнял четко и быстро. Каждый день из штаба Кубанского корпуса выезжали курьеры с приказами Суворова и скакали во все концы Кубани и Приазовья — в Темрюк, в Таман, Ейский городок, в Азов и крепость Святого Дмитрия Ростовского. Эти приказы вызывали во всех крепостях и городках большое оживление: ремонтировались повозки, покупались лошади и волы у мирных ногайцев. В арсеналах и кузнях астматически хрипели кожаные мехи, звенели молотки кузнецов, которые ковали кирки, лопаты, перетягивали колеса полевых пушек и передков. Везде ремонтировались палатки, конская сбруя, заготавливался фураж. В походных кузнях драгунских и гусарских полков перековывали лошадей... А Через несколько дней по зимним дорогам потянулись к реке Кубани и Копылу колонны войск, артиллерия и обозы.

Рабочий день Суворова и штабных офицеров был уплотнен до предела. Полководец делает смотры прибываемых войск, встречает и засылает с Бринком разведчиков, посещает ногайских султанов и мурз, проверяет заготовку фуража, провианта и строительного материала. Одновременно организует учебу войск. Убедившись, что все три казачьих полка не имеют полного комплекта, Суворов направляет войсковому атаману Донского казачьего войска генерал-майору Л. И. Иловайскому ордер срочно собрать и направить на Кубань еще один полк.

В Кубанском корпусе в те дни не было ни одного военного инженера, и Суворов часто сам делал чертежи укреплений, для чего постоянно возил с собой чертежные инструменты. Как писал старый военный историк, в России в те годы «число офицеров (инженерных. — В. С.) было настолько ограничено, что обязанности их во руководству работами пехоты, во время атаки и обороны крепостей, возведению полевых укреплений возлагались на нижних чинов». На Кубани даже такое крупное сооружение, как Ханский городок, несостоявшаяся столица автономного ногайского княжества, строилось под руководством всего-навсего сержанта инженерных войск.

Суворов проводил занятия с офицерами по основам фортификации. Он собирал офицеров в штабной землянке у ранее заготовленных учебных чертежей и поучал:
«Фортификация есть наука укреплять различное местоположение таким образом, чтобы в оных малое число осажденных людей с пользою против большого числа осаждающих обороняться могло».
Настойчивость нового командира корпуса в обучении в скором времени дала положительные результаты. Убедившись, что офицеры уже способны самостоятельно вести фортификационные работы, Суворов направляет их с подчиненными войсками на оборудование укреплений. И вскоре на Тамани началось строительство приморских фельдшанцев Подгорного и Песчаного, у некрасовских городков — фельдшанца Духового, усиление оборонительных сооружений всех остальных укреплений, в том числе и крепостей Таманской и Екатерининской. В Темрюке на месте бринковского ретраншемента началось строительство новой крепости. Хотя Суворов и отметил добротность оборонительных сооружений Новотроицкой крепости, но полковнику Гамбому все же пришлось начать усиление крепости новыми фортификационными препятствиями: вскоре он должен был выделить часть своего гарнизона на комплектацию гарнизонов вновь строящихся прикубанских фельдшанцев Славянского, Сарского и Правого.

В тот год морозы сковали льдом не только тихие ерики и лиманы, но и быструю Кара-Кубань, что дало возможность абрекам свободно переходить ее по льду. Они нападали на аулы мирных ногайцев, на русские посты. Обеспокоенный Суворов в те дни докладывал Румянцеву:
«...ныне Кубань на несколько дней покрылась льдом, который в некоторых местах столь крепок, что черкесы свободно на наши стражи, даже верстах в двух лежащие отсюда, набегают».
Далее он сообщает, что уже усилил сторожевые посты, стоящие вдоль Старой Кубани, а промежутки между ними прикрыл сильными конными разъездами. Докладывая Румянцеву о своих дальнейших планах, Суворов пишет, что с наступлением теплой погоды он немедленно продолжит строительство укреплений, одновременно «не оставлю неизнурительного выекзерцирования (обучения - В. С.) войск... дабы число их способностью сею увеличить».

Суворов обратил внимание, что в коммуникационных редутах, да и в укреплениях на Тамани войска имеют много свободного времени: солдаты бродили без дела, офицеры играли в карты да поклонялись Бахусу. Никто полевой службы толком не знал, так, как это понимал сам Суворов. Офицеров, а тем более низших чинов никто этому не учил. Суворов в один из первых же дней собрал старших офицеров и потребовал немедленно исправить замеченные им недостатки, уделить солдатам внимание и начать честно служить. «Праздность — всему зло, — заявил Суворов, — особливо военному человеку, напротив того, постоянное трудолюбие ведет каждого к знанию его должности в ее совершенстве». И Суворов стал учить своих подчиненных. И начал это важное дело с офицеров. Обучал уставу, тактике степной войны, строевой подготовке. А в конце занятий частенько напоминал:
О воин, службою живущий, читай устав на сон грядущий и ото сна опять восстав, читай усиленно устав!
Суворов учился всему сам, причем делал это повседневно, требовал того же и от своих офицеров. «Научись повиноваться, — говорил он им, — прежде чем будешь повелевать другими». Он требовал, чтобы укрепление дисциплины в войсках корпуса офицеры начали с себя: «Упражняй тщательно своих подчиненных и во всем подавай им пример».
И вскоре Суворов добился, что офицеры овладели основными положениями полевой службы, изучили тактические приемы.

Солдаты тоже не сидели без дела. Весь день, кроме службы, был заполнен учебой. Только после вечерней зари у солдат было свободное время. При тусклом свете плошки солдаты сидели и лежали на земляных нарах, устланных соломой — «пухом солдатским», как называл ее Суворов, и отдыхали от трудового дня. Еще недавно под вой ветра зимние вечера тянулись тоскливо. Зная это, Суворов потребовал в такие часы петь песни. «Пение сокращает приятным образом свободное время,- говорил он, — облегчает тягости похода и заменяет другие удовольствия жизни».

Современники свидетельствуют, что в те суровые годы при обучении войск не проходило и часу, чтобы не было слышно криков наказываемых солдат. Тогда считалась: тот офицер или унтер-офицер особенно исправен, который больше всех пускает в ход кулаки или трость, «ибо тиранство и жестокость придавали название трудолюбивого и исправного». Многие офицеры, стремясь как можно быстрее подготовить из рекрутов обученных солдат, проявляли зачастую ненужную торопливость, а это вело к мордобою и палкам. Суворов строго потребовал от всех начальствующих лиц, чтобы «в обучении экзерциции и протчего наблюдать, чтоб поступаемо было без жестокости и торопливости, с подробным растолковыванием всех частей особо и показанием одного за другим».

Среди рекрутов были люди разные. «...Ежели кто из новоопределенных в роту имеет какой порок, — говорил Суворов, — яко то: склонен к пьянству или иному обращению, неприличному честному солдату, то стараться оного увещеваниями, потом умеренными наказаниями от оного отвратить». Ибо на опыте проверено, что «умеренное военное наказание с ясным и коротким истолковыванием погрешности более тронет честолюбивого солдата, нежели жестокость, приводящая оного в отчаяние». Для быстрейшего обучения рекрутов и вживания их в суровый военный быт Суворов применял шефство. За каждым молодым солдатом закрепляли старослужащего солдата хорошего поведения, так называемого дядьку, который опекал его, передавая всякую премудрость солдатчины. Это очень облегчало тяжелую жизнь молодого солдата, вырванного рекрутским набором из привычной ему крестьянской жизни.

Позже Суворов вспоминал, что в его полках рекрутов «не били, а учили каждого, как чиститься, обшиваться и мыться и что к тому потребно, то был человек здоров и бодр. Знают офицеры, что я сам то делать не стыдился». Он писал, что «экзерцирование мое было не на караул, на плечо, но прежде повороты, потом различное марширование, а потом уже приемы, скорый заряд и конец— удар штыком. Каждый шел через мои руки, и сказано ему было, что более ему знать ничего не осталось, только бы выученное не забывал. Так он был на себя и надежен». В этих словах и раскрыта система подготовки суворовского солдата — не к парадам, а к боевым делам.

Строя укрепления или совершая марш вдоль Кубани, Суворов использовал любой момент для учебы: то разворачивал колонну в линию, то отбивал налет кавалерии, то бросал в штыковую атаку. И все для того, чтобы приучить войска действовать в условиях боя уверенно и отважно. Быстрота и целеустремленность делали учения напряженными, но непродолжительными. «Солдат ученье любит, — говорил Суворов, — было бы кратко, да с толком». Его учения не изнуряли войска понапрасну.

Во второй половине XVIII века под влиянием Фридриха II в западных странах считали, что исход боя решается пушечным и ружейным огнем, а штыковая атака себя изжила. Противники выстраивались на поле боя в две линии и стреляли друг в друга, пока какая-либо сторона из-за потерь не начинала отходить или разбегаться.

Суворов воскресил значение штыковой атаки, и в его обучении она стала основным стержнем. Но было бы ошибкой считать, что он игнорировал значение огня. Он был противником бесцельной стрельбы. «Что же говорится по неискусству подлого и большей частью робкого духа: пуля виноватого найдет, — доказывал Суворов,— то сие могло быть в нашем прежнем нерегулярстве, когда мы по-татарски сражались куча против кучи, и задние не имели места целить дулы, вверх пускали беглый огонь. Рассудить можно, что какой неприятель бы ни был, усмотря, что самый по виду жестокий огонь, но малодействительный, не чувствуя себе вреда, тем паче ободряется и из робкого становится смелым».

Обращаться с ружьем было не так просто, как это может показаться современному человеку. Ружье весило 4,5 килограмма, а свинцовая пуля — 27 граммов, то есть в три раза больше, чем весила пуля всемирно известной русской винтовки Мосина образца 1891 года. К тому же пули отливали сами солдаты с помощью специальной пулелейки. И патроны сами делали. На деревянную палочку — навойник длиной 18 сантиметров и диаметром по каналу ствола навивалась полоска бумаги, которая тут же склеивалась. Затем трубочку, снятую с навойника, с одного конца закручивали и насыпали в нее медной меркой порох. Вложив пулю, второй конец закручивали. Патрон готов.

В наставлении начала второй половины XVIII века указывалось, что ружье «заряжается дульным патроном с бумажной гильзой, коя именуется картуз... Перед заряжением скуси патрон со стороны пороха. Теперь сыпь из патрона немного на полку. Остальной заряд — в ствол, закупоривай пулей с бумагой и забивай шомполом». Далее достаточно было взвести курок с зажатым в нем кремнем, и ружье к выстрелу готово. Все это солдаты должны были делать автоматически, не думая над каждым приемом.

Зная, как тяжела солдатская служба, как порой мучительно отзываются на солдатах муштра и прочие тягости военной службы, Суворов своим методом воспитания умело прививал солдатам чувство гордости за русское оружие. Развивая твердость и мужество, Суворов вместе с тем воспитывал у воинов благородство и великодушие. «Сам погибай, а товарища выручай», «С пленными поступать человеколюбиво, стыдиться варварства» — были его постоянные требования.

В тот суровый век Суворов старался всеми ему доступными средствами во вчерашнем крепостном человеке развить чувство собственного достоинства, инициативы, самостоятельности и убеждения в своей правоте при выполнении поставленных перед ним задач. Поэтому суворовские солдаты верили в свои силы, были храбрыми воинами, не терявшимися в самой сложной обстановке.

Суворов развивал в солдатах с помощью соревнования честолюбие, всячески поощряя отличившихся, что открывало перед ними путь к славе, почестям и даже к офицерским чинам. Он всегда обращался к национальной гордости и любви к своей Родине. «Мы русские, — говорил он, — мы все можем!»

Свою глубокую требовательность Суворов сочетал с заботливым отношением к солдатским нуждам. Для него тот офицер был хорош, который «к своим подчиненным истинную любовь проявляет, печется о их успокоении и Удовлетворении содержания их в строгом воинском послушании и научает их во всем, что до их должности принадлежащем». За внешней требовательностью скрывалась у Суворова большая человеческая теплота. Он не терпел панибратства, не любил и барского отношения к подчиненным. Горой становился на защиту честного человека, хорошо выполняющего свои воинские обязанности, будь то офицер, сержант или рядовой солдат.

 Отправлено: 18.02.09 22:01. Заголовок: СТРОИТЕЛЬСТВО ЛЕВОГО..

СТРОИТЕЛЬСТВО ЛЕВОГО КРЫЛА КОРДОННОЙ ЛИНИИ

Суворов приступил к постройке укреплений и вверх по течению Кубани. Утром 1 февраля он покинул штаб корпуса и в сопровождении эскадрона Астраханского драгунского полка направился вдоль берега на рекогносцировку незнакомой ему местности. В урочище Раздеры, как оно будет названо позже, то есть там, где река Кубань разделялась на Кара-Кубань, несущую свои воды на запад, и Кумли-Кубань, Суворов выбрал место под первый фельдшанец, который был назван Кара-Кубанским, но вскоре получил более простое наименование — фельдшанец Левый.

Занимая границу по Кубани, черноморцы на месте фельдшанца поставят Славянский кордон, у которого со временем возникнет хутор Тиховский, названный в память погибшего здесь в 1810 году казачьего полковника Льва Тиховского.

Проехав берегом Кубани верст пятнадцать, Суворов посетил селение Заны, за которым была видна опушка большого леса (черноморцы назовут его Красным, то есть красивым). В лесу уже с год, как заготавливались дрова и строительные материалы для Копыльского гарнизона. Суворов решает построить здесь, у самого берега реки, очередное укрепление для контроля над старинным бродом. Вначале Суворов назвал это укрепление фельдшанцем Верхкаракубанским, но несколько позже переименует в фельдшанец Римский.

Место это вошло в историю как Талызинская переправа, названная в память похода Кубанского корпуса под командой генерал-поручика П. Ф. Талызина летом (1788 года. Здесь переправлялся в 1791 году и Кавказский корпус под командой генерала Гудовича.

Спустя два года черноморцы на месте фельдшанца построили Ольгинский кордон, который был смыт Кубанью в 1929 году. С началом строительства Кубано-Геленджикской коммуникационной линии здесь в 1833 году был наведен мост, для прикрытия которого на левом берегу реки построили Ольгинский тет-де-пон (предмостное укрепление). Здесь же был построен и меновой двор. Этого Суворов давно добивался и об этом писал еще в яваре 1778 года, когда хотел организовать торговлю с горцами.

На этом месте был и поселок, позднее, уже после Крымской войны, хутор Краснолесский 1-й, который теперь слит с хутором Колос. Далее Суворов направился не по берегу Кубани, а вдоль опушки Красного леса, повернул на восток к кубанскому ерику Ангалы (от «ангалы», то есть имеющий мать), переправился по льду и поехал вверх по течению. Через шестнадцать верст, невдалеке от, изгиба ерика, Суворов заметил несколько курганов — развалины древнего поселения.

С самого высокого из курганов Суворов осмотрел окрестности и убедился, что для укрепления лучшего места здесь не найти. Впереди ерик шириной саженей двадцать, на юг, к Кубани, простиралось болото шириной верст до семи, а левее виднелся Черный лес. Укрепление быстро построили. Суворов назвал его по ерику — фельдшанцем Ангалынским. Но это трудное слово Суворов потом заменил более понятным названием — Ангелинский.

Черноморцы под прикрытием развалин фельдшанца поселят у ерика Поповичевский курень, который спустя десять лет перенесут подальше от границы, в глубь степей. А ерик назовут Ангелинским. Суворов побывал в урочище Мурат-тепе (от Мурат-теп

 Отправлено: 18.02.09 22:01. Заголовок: Пока Суворов старалс..

Пока Суворов старался всеми доступными ему силами и средствами как можно быстрее закончить строительство кубанских укреплений,планы начальства круто переменились. Тот же Румянцев, который еще недавно требовал «недреманным оком взирать» за происками турок на Кубани, стал проводить другую политику.

Ознакомившись по докладной русского посланника в Турции с ее внутренним положением, он решил вывести русские войска из Крыма. В то же время Кубанский корпус — «для сбережения и подаяния выгод немало изнуренному от многотрудных подвигов...» — должен был оставить Кубань и отойти на рубеж реки Ей, то есть к границам по Кючук-Кайнарджийскому договору. Однако Румянцев только рекомендовал, но не приказывал, видимо ожидая решения, правительства. Далее он писал, что если отвод войск Суворов все же начнет, то ему следует еще раз попытаться найти контакты с некрасовцами для переговоров о возвращении их в пределы России.

Этот ордер Суворов получил, видимо, 18 или 19 марта, так как уже 19 марта он послал ответный рапорт, в котором с гордостью доложил, что «крепости и фельд-шанцы по Кубани простерлись нечто и за Темишберг с неожиданным успехом...». Построенные укрепления, докладывает Суворов, «столь неодолимы черкесским поколением по их вооружению, что остановили их совершенно уздою, были бы они доведены в смычку Моздокской линии», что он и собирался сделать к середине апреля. Сейчас же он строительство приостановил до получения дополнительных указаний или приказа на отвод войск с Кубани.

В своей служебной переписке, связанной с постройкой укреплений, Суворов высказывает мысль о превращении цепи укреплений в кордонную линию. «Укрепления сии по Кубани, — пишет Суворов, — сильнее почти обыкновенных линейных, могли со временем переименоваться в линию. » И тут же скромно добавляет, что это «усмотрение на месте, будучи удален познаниев дальновидных политических, принимаю смелость оные вашему сиятельству представить на высокие рассмотрения». Это была мысль не только полководца, но и государственного деятеля, он не только построил цепь укреплений, но и предлагал отодвинуть государственную границу России с реки Ей на реку Кубань, тем самым прикрыть не только кочевья мирных ногайцев, но и донские станицы. Это обеспечивало бы безопасность южных рубежей России. Конечно, растяжение коммуникаций от Азова до Кубани, подвоз провианта, охрана дорог, организация почты — все это требовало средств, и притом немалых, которых у Суворова не было. Он ищет выход из этого положения и как один из вариантов предлагает сокращение числа войск. Он считает, что после окончания строительства укреплений для охраны линии будет достаточно десяти кавалерийских эскадронов, около десяти пехотных батальонов и двух тысяч казаков. Сокращение войск он предлагает компенсировать принятыми на службу мирными ногайцами, живущими вдоль Кубани. В конце рапорта он докладывает, что, в ночь на 10 марта абреки и некрасовцы атаковали фельдшанец Пятибродный, но были отбиты, а подоспевший кавалерийский резерв из крепости Новотроицкой загнал нападавших в Кубань, «где их много утонуло». А вообще, пишет Суворов, «по сей стране было тихо».

Можно, пожалуй, и подвести итоги этой героической работе русских солдат и их полководца. Приступая к постройке линии, Суворов знал, что помощи ему ждать не от кого и надо уповать только на себя, на необычную выносливость и храбрость солдат. Русские люди работали без крыши над головой, в снегу, в грязи, без должного провианта. И с ними рядом был Суворов. Впоследствии поэт Державин скажет о нем:
Кто перед войском будет, пылая,
Ездить на кляче и грызть сухари,
В стуже и зное наш меч закаляя,
Спать на соломе и бдеть до зари.

Везде Суворов поспевал, все он видел. Вот он у артиллеристов проверяет, не промокли ли заряды, не расковались ли лошади, у интендантов — не цвелые ли привезли они сухари, у пехоты — не развалились ли сапоги. Суворов все замечал, а заметив, или хвалил, или делал разнос, и притом довольно язвительно. От начальников он всегда требовал, чтобы солдаты в походе или в работе имели горячую пищу вовремя, чтобы начальник сам не обедал, пока солдатам не приготовят пищу. И солдаты за эту отеческую заботу отвечали своему полководцу беззаветной любовью.

Суворов чувствовал себя, несмотря на все препоны, достаточно сильным, чтобы не отступить перед возникшими трудностями. Наконец Румянцев ему ответил: «Я весьма надеюсь на ваше отличное искусство и благоразумие, что вы учредите все с наилучшим распоряжением и соображением положение места и числа вверенных вам войск доходящими до вас о приготовлениях и намерениях турецких известиями, а потому с сей стороны спокоен бы я быть мог». Далее Румянцев писал, что в его подчинении есть войска и в Крыму, за которые он очень беспокоится. Он спрашивает: «Не будут ли при выходе на берег турецких войск в Суджуке (сдерживаемых. — В. С.) на так обширном пространстве на Кубани расположением команды вашей войска, а при удалении их от Кубани, Ставропольская крепость и иные Моздокской линии, и наши границы от обывающих там разных и неспокойных орд подвержены каким неприятным следствиям, и не видите ли недостатка в войсках, в Крыму находящихся».

Румянцев очень ценил полководческий талант Суворова. И хотя тот и не командовал Крымским корпусом, но Румянцев просил именно у него совета. Как видно, в Прозоровском он разочаровался окончательно. Касаясь укреплений на Кубани, Румянцев писал: «В сделанных вами на Кубани укреплениях не только для обуздания неспокойных орд нахожу я немалую пользу, но и для будущего положения в том краю вновь границы великую удобность желал бы... там войска удержать». Но, далее сетует Румянцев, этого сделать нельзя, пока не будут разбиты главные замыслы и притязания Турции. «Крым есть главным пунктом -нашей с ними распри, а Тамань... последующим». Поэтому он предлагает «оставить ее (Кубань. — В. С), и войска, находящиеся на Кубани, сблизить к Таману, чтоб тех турков в лучшем их снаряжении остановить...».

Суворов очень уважал государственный ум Румянцева, поэтому безоговорочно последовал его совету и строительство укреплений временно приостановил. Одновременно он сделал ценные предложения, по размещению Крымского корпуса с целью отражения Турции. Суворов втайне надеялся, что укрепления все же будут построены. Поэтому, разрешив войскам отдыхать, сам выехал в Ставрополь. Простившись с офицерами и солдатами строительной армии, стоящей у Царицынской крепости, Суворов в сопровождении конвоя направился на северо-восток вдоль правого склона балки Ояруп. В оврагах, заросших кустарниками, звенели мутные ручейки. За поймой Кубани все ярче голубели горы. С каждым днем все чаще между туч появлялось солнце и тогда на пригорках и склонах оврагов пахло прогрелой землей. Многоверстная пойма Кубани была затоплена и трудна для проезда.

Еще до отъезда из Царицынской крепости Суворов, подсчитав свои силы, решил, что сухопутный участок между этой крепостью и Ставрополем, входящий в состав Азово-Моздокской кордонной линии и имеющий протяжение более чем восемьдесят верст, он может прикрыть только двумя укреплениями. И, преодолев только треть пути, он начал выбирать место для постройки первого укрепления. Выбор пал на обрывистый мыс правее устья большой балки, спускающейся с востока к пойме Оярупа. Отсюда все было видно на десятки верст вокруг, особенно в сторону Кубани.

Укрепление в плане было правильным квадратом с фасами в шестнадцать саженей. Южный фас, обращенный к устью балки и колодцам, имел две пушечные амбразуры, ибо только здесь кавалерии можно было подняться на обрывистое правобережье Оярупа. Укрепление получило название «Всехсвятский фельдшанец».

Позже здесь был поставлен пост Временной, возле которого спустя несколько десятилетий возник хутор Убеженский, который много раз переименовывался. Ныне это хутор Веселый Новокубанского района, на западной окраине которого, на мысу, у МТФ, видны остатки валов.

Поиск этого укрепления был для меня очень сложным, ибо первая ошибка в описании его местонахождения была сделана писарем в Благовещенской крепости в начале 1779 года. Вместо того чтобы показать его на балке Ояруп (Горькой), он поместил укрепление в двадцати семи верстах вверх по Кубани. От копаней, куда водили лошадей на водопой по оврагу, старинная дорога поднималась по балке в ее верховья, а далее степью к реке Большой Егорлык. Величественны и необозримы здешние степи. Зимой скованные довольно сильными морозами и продуваемые пронзительными восточными ветрами, летом засушливые, страдающие от безводья. И только Егорлык здесь медленно несет свои скудные воды мимо высоких могильных курганов, насыпанных неведомо кем и когда, на которых с 1774 года стояли русские сторожевые заставы, охраняющие границу Российской империи.

Подсчитав, что переправа через Егорлык находится на расстоянии двух третей пути от Царицынской крепости, Суворов решает прикрыть ее вторым укреплением. На высоком правобережье, изрезанном оврагами, Суворов выбрал место для фельдшанца Верхнеегорлыкского. Но вскоре Суворов его переименовал в Державный, ибо стоял тот на границе Российской державы. Суворов для укреплений всегда очень умело использовал рельеф местности. И поэтому все его крепости не похожи друг на друга. Державный фельдшанец также отличался от всех. Валы пушечных амбразур не имели, поэтому стрелять из пушек можно было только поверх них с барбетов (барбет — насыпь с внутренней стороны вала для установки пушки). Кроме этого, туры по валу не устанавливались. Ныне здесь станица Сенгилеевская Ставропольского края.

От Егорлыка дорога к крепости Ставрополь шла, взвиваясь, по довольно крутому склону столообразной возвышенности, с верхней точки которой была видна лента Кубани и равнина, лежащая вплоть до самых гор. Как долго Суворов находился в крепости Ставрополь» установить не удалось. Видимо, он, осмотрев ее и побеседовав с местным комендантом, отпустил сопровождавший его конвой на Кубань, а сам выехал на перекладных в Азов.

Ставропольские историки уже много лет отстаивают версию о том, что именно А. В. Суворов в 1778 году основал город Ставрополь. В Полном собрании законов Российской империи (т. XX, с. 518) есть документ за № 14607. Это доклад астраханского, новороссийского и азовского генерал-губернатора князя Г. А. Потемкина о постройке Азово-Моздокской линии, который был утвержден императрицей Екатериной П. В докладе упомянута крепость № 8, которая и получила несколько позднее наименование Ставропольской или Ставрополя. А заложена она была 22 сентября 1777 года Владимирским драгунским полком. Поэтому, когда Суворов в двадцатых числах марта 1778 года прибыл в Ставрополь, он там увидел не только уже построенную крепость с двадцатью двумя казармами и другими служебными зданиями, но и поселенный у крепости форш-тадт из двухсот домов с двумя магазинами и тремя лавками.

К тому же надо помнить, что Азово-Моздокская линия, которая выполняла роль и кордонной, и коммуникационной, находилась в ведении командира Кавказского корпуса и строилась войсками, входящими в его состав.

Покинув крепость Ставрополь, Суворов выехал на северо-запад «мимо Черкасска на Азов для осмотра коммуникационных постов от сей крепости до новых кубан ских укреплений...» — как донес он Румянцеву по прибытии на Кубань, в штаб вверенного ему корпуса. Суворов в сопровождении денщика, о котором только известно, что это был донской казак по имени Иван, ехал по старинному тракту, соединявшему Кавказ с Доном. По дороге он с интересом осматривал редуты и крепости Азово-Моздокской линии и сравнивал их с теми, что успел построить вдоль Кубани.

Не доехав до Черкасска, Суворов свернул на Азовский шлях. После короткого отдыха в Азове знакомой уже дорогой выехал в Ейский городок. Он задумал перестроить его. Настало время объединить Ейский городок и бывший Шагин-Гирейский базар в одно укрепление. До наших дней дошел план Ейского укрепления, снятый в начале восьмидесятых годов XVIII столетия. Оно состояло из цитадели и паланки и было отодвинуто на картечный выстрел от Ейского лимана, чтобы лишить неприятеля возможности скрытно подойти к западному фасу. Цитадель стояла в восточной части укрепления в виде правильного четырехбастионного редута. Примыкающая к цитадели паланка имела четыре бастиона и одну батарею. Такое построение позволяло оборонять укрепление меньшим гарнизоном, чем это требовалось ранее, когда надо было оборонять и сам городок, и стоящий отдельно базар.

После разоружения Ейского укрепления в начале XIX века на его месте появилось местечко Ростовского уезда области войска Донского. Ныне это село Ейское Укрепление Щербиновского района Краснодарского края, где до наших дней сохранился участок вала паланки.

...31 марта Суворов прибыл в Благовещенскую крепость. Полковник Одоевский, доложив ему обстановку на Кубани, сказал, что построенная цепь укреплений сократила число нападений абреков, ногайцы же, несмотря на постоянные всяческие происки турецкой агентуры, спокойно занимались мирным трудом. Суворов позже сам посетил ближние кочевья ногайцев, встречался с султанами и мурзами. Приставы докладывали ему о положении в ордах и о борьбе с проникновением турецкой агентуры По пути Суворов осмотрел и укрепления, которые были закончены уже после того, как он начал строить левый фланг линии.

Вскоре Суворов убедился, что труды его не пропали даром Румянцев писал, что дипломатические переговоры с Турцией зашли в тупик из-за нежелания турок оставить Крым. Поэтому Суворову разрешается строительство укреплений левого крыла продолжить. 5 апреля Суворов доложил, что, несмотря на крайне малое количество людей в корпусе, о чем он уже трижды писал командующему Кавказским корпусом генерал-майору Якоби и войсковому атаману войска Донского генерал-майору Иловайскому, он приступил «к продолжению и благоспешному окончанию преднамеренных (укреплений —В. С) в связь с вышеуказанной Ставропольской крепостью».

Раньше Суворов вооружал крепости правого крыла тремя-четырьмя орудиями, но теперь решил, что достаточно и двух. Снятые орудия срочно были переброшены на левое крыло В фельдшанцах, где стояло по пехотной роте, он оставляет только полроты с одной пушкой. Сократил он гарнизоны и в коммуникационных редутах по Азовской дороге и в Ейском городке, где оставил всего одну пехотную роту. Не тронул он только гарнизон Ачуева, и потому, что город был в отрыве от остальных гарнизонов и близкой помощи в случае нападения не мог получить ни от кого.

В то же время Суворов решил построенный Бринком в Темрюке ретраншемент срыть и на его месте построить меньшее укрепление в виде треугольного редута, каждая сторона которого была в сто саженей Из двух западных батарей он сделал одну, а в южном и восточном фасах насыпал по однопушечной батарее Восточные ворота усилил траверсом, а через ров построил подъемные мосты. С целью укрепления земляной насыпи приказал разобрать городскую стену, идущую к Темрюкскому лиману, и ее камнем выложить эскарп вала. Замок Адас в новом, редуте выполнял роль цитадели.

Эти решительные меры позволили Суворову «наскрести» еще несколько пехотных рот, в которых он очень нуждался В таких хлопотах пролетела еще одна неделя, а вскоре курьер привез ордер Румянцева, согласно которому Суворов должен был передать корпус одному из полковников, прибыть в Крым и вступить в должность командира Крымского корпуса, сменив Прозоровского. Румянцев высоко ценил деятельность Суворова на Кубани. Он писал Суворову. «Ваши распоряжения доказывают весьма вашу прозорливость и бдение вождя, стерегущего свою безопасность, но и пекущегося о пользе дела...»

17 апреля 1778 года Суворов донес Румянцеву, что он находится в Благовещенской крепости и сдает уже командование корпусом полковнику Одоевскому, после чего на днях выедет в Крым Далее он с гордостью писал, что кубанские народы живут мирно, занимаются скотоводством и хлебопашеством. Абреки иногда делают нападения мелкими партиями, которые русскими войсками всегда отражаются. А в общем, заключил он, «сии страны оставляю я в полной тишине».

В эти же дни Суворов получил известие от начальника шестой дирекции, что строительство укреплений левого крыла в основном закончено и согласно его требованиям организована меновая торговля с местными народами Кубанская кордонная линия была построена, и задача по созданию условий для мирной жизни кубанских народов была выполнена. Целая цепь укреплений из девяти крепостей и двадцати фельдшанцев, протянувшаяся на пятьсот сорок верст по холмам Тамани, прибрежным кручам Кубани и степям Ставрополья. Что же она из себя представляла, чем отличалась от кордонных линий Днепра, Волги, Терека? Как была организована на ней боевая служба?

Отвергнув кордонную систему, при которой войска вытягивались равномерно узкой цепью вдоль границы, которую противник легко прорывал, Суворов применил тактику нераздробления воинских частей. Кроме небольших гарнизонов, несущих дозорную службу, Суворов сформировал корволанты, которые должны «быть всегда на готовой ноге первые к движению», на перехват противника. Для более гибкого управления линию разделил на шесть дирекций, направлений, начальниками которую назначались командиры пехотных или кавалерийских полков. Их штаб-квартиры, или унтер-штабы, располагались в одной из крепостей дирекции.

Структура построения линии состояла из различных по классу укреплений. Самые крупные крепости стояли одна от другой через 70—80 верст, промежутки заполняли фельдшанцы, сторожевые заставы, обзорные посты и конные пикеты. Каждое укрепление у ворот имело сигнальный маяк — длинный шест, обмотанный соломой и облитый смолой, который при нарушении границы поджигался и днем дымом, а ночью огнем подавал сигнал о нападении. И помощь всегда успевала вовремя.

Гарнизон крепости, как правило, состоял из двух рот пехоты с двумя—четырьмя пушками и резерва из одного-двух эскадронов кавалерии. Кроме этого, при крепости, где был унтер-штаб, размещался корволант, состоявший из четырех — десяти рот пехоты с десятью — двенадцатью пушками и четырьмя—десятью эскадронами кавалерии. Гарнизоны фельдшанцев были разными — от двух рот пехоты до полуторы с пушкой. У некоторых фельдшанцев стояли резервы из одного эскадрона конницы.

Кроме регулярных войск, во всех укреплениях были казачьи команды, которые возили почту и несли дозорную службу. Суворов, познав боевые качества казаков еще в Семилетнюю войну, всегда с симпатией относился к донским станичникам. И в своих приказах он уделял им особое внимание. «Казаков обучать сильному употреблению дротика (пики. — В. С.) по донскому его размеру, атаке, сшибке и погоне...» Он опытным полководческим глазом точно подметил все сильные стороны легкой казачьей конницы и советовал: «Для притяжения противника на крепости и резервы постовым казакам заманивать его в полном шермицеле (шермицель — стычка, сшибка в бою), забавляя его иногда и стрельбою, и дротичным наездом с криком, однако безопасно; а когда он будет гораздо по времени укреплением наперт или разными войсками сломлен, то уже тогда поражать его сильно пикою в крестец и живьем хватать...»

Суворов доверил казакам охрану коммуникационных линий, артерий жизни, связывающих кордонную линию с базами снабжения, тылом корпуса. Подписав все приемосдаточные бумаги, касающиеся Кубанского корпуса, Суворов попрощался с выстроенным на плацу Благовещенской крепости гарнизоном и местным корволантом, обнял на прощание Одоевского, сел в тележку и, провожаемый прощальными криками войск, выехал на Тамань. К вечеру 21 апреля Суворов прибыл в Таманскую крепость. Все так же над серыми валами торчали минареты мечетей, освещаемые последними лучами заходящего солнца, жители торопились до наступления темноты загнать в свои дворы скот, который уже двигался с окрестных пастбищ, над желтым обрывом нависал тяжелый куб цитадели.

Суворов сразу же заметил, что полковник Макаров все его указания выполнил. Валы Таманской крепости были подсыпаны и укреплены дерновой одеждой, туры по веркам обновлены и поставлены более тесно, щеки амбразур укреплены фашинами, пушечные платформы выровнены. В отличном состоянии была и вновь построенная цитадель, вооруженная трофейными турецкими пушками. Макаров доложил, что согласно полученному из штаба корпуса распоряжению он засылал в Закубанье своих разведчиков, которые недавно сообщили новые сведения о некрасовцах. Установлено, что они поселились в устье Кубани и у реки Бугур. Он послал к некрасовцам двух казаков-делегатов для переговоров о возвращении их в Россию, но известий от его посланцев пока нет.

Прибывший из Екатерининской крепости полковник Гамбом сообщил, что, по его данным, полученным недавно от разведчиков, комендант турецкой крепости Суджук-Кале пригласил трех видных черкесских князей и вручил им подарки. Сюда же, в Суджук-Кале, прибыло из Турции военное судно, которое доставило пушки и порох. Суворов послал Румянцеву рапорт, доложил, что он, сдав корпус, сегодня Тамань покидает. Далее он сообщил о происках турок, вербующих себе сторонников среди закубанских феодалов. А народ, в общем, ведет себя спокойно и, убедившись в доброжелательности со стороны русских войск, из-за построенных укреплений не волнуется и «оказывает большое удовольствие» от организованной торговли.

Простившись с построенным перед восточным фасом Таманской крепости гарнизоном, Суворов в сопровождении Макарова и штабных офицеров направился к пристани. Здесь уже стоял почетный караул и оркестр. У деревянного причала покачивался на легких волнах парусный баркас. Суворов еще раз попрощался с Макаровым и офицерами, целуя и обнимая своих боевых соратников, а затем подошел к почетному караулу, поклонился и поблагодарил всех за службу. Легко взбежал на борт баркаса, стал во фрунт и, сняв шляпу, долго глядел на берег покидаемой им Тамани. Слева от пристани, за лощиной, возвышались темные валы построенной им крепости. Вправо протянулся на полторы версты городок Таман, в центре которого, у глубокой балки, на высоком глинистом обрыве возвышались каменные стены цитадели, куда судьба не раз еще его приведет.

Суворов сказал гребцам:
«С богом, ребята...»
Командир баркаса дал команду, гребцы опустили на воду весла. Оркестр ударил марш. На крепостном валу солдаты кричали «ура», и в воздух летели сотни шляп.» С приморских батарей ударили пушки прощальный салют бывшему командиру Кубанского корпуса.

Всего сто шесть дней пробыл в этой должности Александр Васильевич Суворов. Другому генералу этого времени хватило бы только на изучение такого огромного края, как Кубань. А между тем не только Кубань изучена как в военном, так и политическом отношении, но и была построена кордонная линия длиной пятьсот верст для охраны южной границы России.

 Отправлено: 18.02.09 22:03. Заголовок: КОМАНДОВАНИЕ КУБАНСК..

КОМАНДОВАНИЕ КУБАНСКИМ И КРЫМСКИМ КОРПУСАМИ

Суворов направился в Крым, но уже не заместителем командира, как это было год назад, а командиром двух корпусов. Погода благоприятствовала, и уже перед закатом солнца Суворов увидел на выжженной солнцем невысокой горе грозные стены бывшей турецкой крепости Ени-Кале, в которой стоял большой гарнизон русских войск. Прошло с полчаса, и баркас с прибойной волной врезался в береговую гальку. Суворов сошел на берег и оглянулся. Там, за Керченским проливом, лежала Кубань, где он провел более трех месяцев в трудах великих на благо Отечества, так и не оцененных в должной мере правительством. Позже он с горечью вспоминал:
«Я рыл Кубань от Черного моря в смежность Каспийского под небесной кровлею, предуспел в один великий пост утвердить связь множественных крепостей... из двух моих в семистах работных армиев, строящих оные на носу вооруженных варваров, среди непостоянной погоды и несказанных трудов, не было ни одного умершего и погиб один невооруженный. И за то — ни одного доброго слова».

Спустя полвека Владимир Даль, отмечая бескорыстную службу русских людей во имя Отчизны, писал:
«Мало славы служить из одной корысти: послужи-ка ты под оговором, под клеветою верою и правдою, как служат на Руси из общей ревности да из чести».
Все было — и клевета, и оговоры завистников, и препоны бюрократов. Суворов прибыл в Крым, когда политическое положение здесь очень осложнилось. Турция послала к берегам Крыма сильный флот. Перед Суворовым стояла задача — не допустить высадки десанта и в то же время избежать вооруженного конфликта, который мог бы привести к новой войне. Всего несколько дней потребовалось ему, чтобы изучить обстановку в Крыму и приступить к строительству укреплений.

Однако не забывал он и о Кубани, где находился подчиненный ему корпус. Он упросил Румянцева послать на Кубань командира бригады генерал-майора Райзера Викентия Викентьевича. Пятидесятилетний генерал характеризовался бывшим командиром Крымского корпуса Прозоровским не весьма лестно. Однако Суворов, зная Прозоровского, не поверил объективности характеристики, но пройдет совсем немного времени, и он об этом не раз пожалеет. Возможно, Суворов и не послал бы Райзера на Кубань, но у него не было иного выбора. Позже он писал об этом:
«...последнего генерала отправил на Кубань: протчие все уехали гулять, получать ордена или иные награждения».

Приняв Кубанский корпус, Райзер вместо того, чтобы сохранить с таким трудом налаженные Суворовым отношения с местными народами, своим недоверием, непониманием нравов и традиций до крайности обострил их. К тому же на Кубань летом прибыли новые полки, которые не прошли суворовской школы. Происшествия посыпались как из рога изобилия. 26 апреля из крепости Благовещенской в Марьинскую вышел обоз маркитантов, охраняемый казаками. В двенадцати верстах от Марьинской обоз атаковали абреки, которые с ночи засели в прибрежных зарослях. Казаки были смяты многочисленным неприятелем, а маркитанты с обозом угнаны за Кубань.

Вскоре произошли подобные стычки у фельдшанцев Римского, Ангельского и у Благовещенской крепости. Это обеспокоило Суворова. 16 мая 1778 года он подписал важнейший приказ Кубанскому корпусу улучшить боевую подготовку войск. Но Райзер пренебрег приказом. Суворов строжайше запретил делать походы в Закубанье в отместку за набеги абреков на русские посты и союзных ногайцев. «По собственному моему в бытность на Кубани и поныне испытанию, — писал Суворов, — не примечено народов, явно против России вооружающихся, кроме некоторого числа разбойников, коим по их промыслу все равно, ограбить российского ль, турка, татарина, или кого из собственных своих сообывателей... Следовательно, — делает вывод Суворов, — не есть то народы, но воры».

Суворов знал, что в набегах участвуют только протурецки настроенные князья со своими приближенными да дворяне, о которых писал и секретарь посла Швеции, побывавший на Кубани проездом в Иран: «Дворяне целый день ничего не делают; вечером они выезжают на место сбора... договариваются, когда и куда идти на добычу». Они пытались и мирное население аулов поднять на грабительские набеги. Но, несмотря на репрессии, как доносил Суворов в Петербург, князья шайки более пятисот человек собрать не могли. Простые люди воевать ради наживы князей не хотели.

Райзер этого не понял. Однажды он, поддавшись уговорам одного феодала, дал ему отряд, чтобы наказать его недруга, который, как выяснилось послед оказался мирным князем, сторонником России. К тому же, желая одним ударом покончить с шатаниями умов среди ногайских феодалов, Райзер арестовал сераскира Арслан-Гирея и под конвоем отправил в Крым. Суворову пришлось ехать к хану и извиняться за бестактность Райзера, а сераскиру вручить подарок в 3000 рубелей, чтобы скорее забыл обиду. Суворов пообещал, что при первой же возможности Райзер с Кубани будет отозван.

Суворов напомнил Райзеру о неисполненном распоряжении Румянцева, касающемся возврата некрасовцев в Россию. А тот выполнение этого деликатного дела поручил полковнику Гамбому, который ограничился посылкой писем, ответа на которые некрасовцы давать и не думали. Тогда Гамбом решил послать в Закубанье двух казаков с письмом, но некрасовцы послов заковали в железо и продали туркам в рабство.

Получив за это от Суворова очередной выговор, Райзер направил к некрасовцам капитана Тамбовского полка Фальгейклача, который должен был вручить им его личное письмо. Капитан во главе небольшой охраны погрузился на военный бот и через пролив Бугаз вошел в Кубанский лиман, а затем направился к некрасовскому городку, стоящему на возвышенности слева от устья Кубани (ныне здесь поселок Суворов-Черкесский). Однако казаки и на этот раз не стали вступать в переговоры, а выкатили пушку и обстреляли бот. Суворов приказал войсковому атаману генерал-майору А. И. Иловайскому лично написать письмо некрасовцам с приглашением переселиться в Россию. Письмо повезли на Кубань два казачьих офицера: премьер-майор Зазорный и есаул Харитонов. Уже 8 июля они прибыли в Екатерининскую крепость.

Полковник Гамбом, извещенный заранее, тут же выделил казачьим послам военную шхуну «Измаил», которой командовал лейтенант Цвеленев. На другой день после восхода солнца послы верхами выехали в урочище Суяке, где невдалеке от фельдшанца Духового стояла на якоре шхуна Приняв послов на борт шхуны, Цвеленев приказал поднять паруса и направился по Кубанскому лиману к Бугазу. Выйдя в море, повернул на восток к началу Анапской (Джеметейской) косы, где был еще один городок некрасовцев. Некрасовцы и на этот раз встретили послов враждебно, вести переговоры отказались. Возвратившись в Екатерининскую крепость, послы в тот же день отправили почтой свое донесение Иловайскому и после кратковременного отдыха выехали на Дон...

Прошло сравнительно немного времени со дня вступления Райзера в командование корпусом, как Суворов начал получать сведения о недостатках в войсках, особенно в полках, прибывших на Кубань летом 1778 года. Солдаты болели. Выявились случаи казнокрадства со стороны старших офицеров. В довершение Райзер, не желая придерживаться указаний Суворова, делал одну ошибку за другой, как в военных, так и в политических делах.

Набеги абреков участились. 20 мая они напали на казачий пост у Славянского фельдшанца. Спустя два дня — на казачий пост в урочище Курки. 2 июля абреки, ночью переправившись вплавь через Кубань в двенадцати верстах восточнее Марьинской крепости, на рассвете атаковали казачий пост. Из-за халатного несения сторожевой службы часть казаков была изрублена, часть повязана, и только один сумел ускакать в крепость с печальным известием. Конный резерв, прискакавший на место трагедии, увидел только трупы да угли от поста.

В середине лета Суворову удалось без единого выстрела удалить турецкий флот от берегов Крыма к берегам Анатолии. Но турецкая агентура продолжала подталкивать татарских феодалов на восстание. И в это время Потемкин приказал Суворову провести сложнейшую дипломатическую операцию по выселению из Крыма всех христиан, которые были единственными налогоплательщиками хана. Этой операцией Потемкин решил лишить ханскую казну главного источника и тем ослабить все Крымское ханство в целом. Суворову и эта сложнейшая операций удалась. Заручившись поддержкой местного духовенства, он выселил из Крыма более 30 000 христиан, в основном армян, из которых 12 598 человек поселил у крепости Дмитрия Ростовского, где они и основали город Новый Нахичевань.

Вместо благодарности Суворов от правительства получил упреки за то, что жаловался взбешенный Шагин-Гирей, за то, что в Петербург идет слишком много писем с обидами от подчиненных ему полковников и от... Райзера. Не получая должной поддержки даже от своего ближайшего начальства, Суворов начинает хлопотать о смене места службы. В сентябре он пишет своему приятелю П. И. Турчанинову, начальнику канцелярии графа Потемкина, с просьбой о переводе его на новую должность. Касаясь положения на Кубани, он пишет: «Райзеру долго тамо не управить, мне за ним чрез пролив всего не усмотреть...» Суворов тревожно ожидал ухудшения обстановки на Кубани. И как бы в подтверждение этого — новое нападение абреков.

23 сентября перед рассветом, когда над рекой спустился сильный туман, абреки появились в шести верстах восточнее Архангельского фельдшанца, где ныне в городе Краснодаре парк 40-летия Октября. Их конница переправилась через Кубань вплавь, а пешие на лодках. Оставив лодки у леса в излучине Кубани, абреки поднялись по лесной дороге на высокое правобережье и пошли на запад под прикрытием леса, растущего вдоль цепи Карасунских озер.

В тот день в Архангельском фельдшанце гарнизоном стояла неукомплектованная рота Алексеевского пехотного полка под командой молодого капитана Рейтштейна. Рота прибыла на Кубань летом 1778 года. В резерве стоял эскадрон под командой опытного офицера капитана Дмитрия Миоковича. Эскадрон укомплектован, как, впрочем, и весь Иллический гусарский полк, эмигрантами, бежавшими от турецких зверств в Россию и поселившимися вдоль правобережья Северского Донца. Само название полка возникло от слова «Иллирия», как древние греки называли Балканский полуостров.

Кроме регулярных войск, в фельдшанце квартировала казачья команда в составе девятнадцати человек. Комендантами укреплений всегда назначались пехотные офицеры, но в Архангельском фельдшанце было иначе. Начальник четвертой дирекции полковник Иван Штерич назначил комендантом командира гусарского эскадрона. Сохранилась до наших дней и инструкция, написанная Штеричем для коменданта фельдшанца капитана Миоковича. «Старайтесь, — писал Штерич, — оградить себя к тому же примкнутою к шанцу небольшою паланкою, также не упускайте пектись о строении казарм». Это единственное упоминание, что к фельдшанцу примыкала паланка с казармами. Далее Штерич требует выставить от гарнизона пикеты: три в сторону Марьинской крепости, один в сторону Гавриловского фельдшанца и три вокруг своего фельдшанца. Пикеты должны стоять на курганах или на вышках. Приказано также круглосуточно держать под седлом треть эскадрона, а при нападении абреков зажигать маяки и стрелять три раза из пятифунтовой пушки.

Туман держался до одиннадцати часов, и, как только он рассеялся, Миокович приказал открыть ворота паланки и выпустить казачьи дозоры для осмотра местности. После доклада хорунжего, что подозрительного ничего не обнаружено, комендант приказал выгнать из паланки на водопой всех лошадей, кроме дежурного резерва, и волов, которых держали как порционный скот. Не успели погонщики отогнать лошадей и волов от водопойных корыт, которые были западнее паланки у ручья Карасу, как из ближайшего леса выскочила толпа конных во главе с Дулак-султаном и атаковала их. Абреки часть погонщиков изрубили, а часть взяли в плен. Лошадей и скот погнали вдоль леса на восток, к переправе.

В это же время вторая толпа абреков, в основном состоящая из пеших, до этого скрывавшаяся в лесу за ручьем Карасу, перебежала ручей вброд и атаковала коноводов, которые привели на водопой лошадей резерва, но огонь из карабинов заставил их бежать на восток вслед за конными абреками, угонявшими лошадей. Капитан Миокозич вывел в поле взвод пехоты и взвод спешенных гусар и беглым шагом повел свой отряд в погоню. Версты через три отряд Миоковича попал в засаду и после короткой перестрелки, а затем и рукопашной схватки был изрублен.

Оставшийся в паланке гусарский поручик Сабов, услыхав ружейную пальбу, быстро собрал отряд из двадцати пехотинцев и всех гусар и беглым «шагом повел его на выручку отряда Миоковича. Одновременно он послал казака Локтионова в Марьинскую крепость с просьбой о помощи. Капитан Рейтштейн с одним офицером и 59 больными солдатами и гусарами остался, в фельдшанце.

Сабов вышел к месту, где погиб отряд Миоковича, и бросился наперерез к переправе. На обрывистом берегу Кубани он столкнулся со всей шайкой абреков. Сабов построил свой маленький отряд в каре и отстреливался до восьми часов вечера. Когда у солдат кончились патроны, абреки бросились в шашки, и после ожесточенной рубки маленький отряд погиб, кроме трех раненых гусар, сумевших укрыться в густых зарослях терна.

Казак Локтионов прискакал в Марьинскую крепость около семи часов вечера. Полковник Штерич в те дни был болен. Отряд из роты пехоты и эскадрона кавалерии повел на «сикурс» поручик Ланской. Солдаты всю ночь шли скорым маршем. Но только к четырем часам утра прибыли к Архангельскому фельдшанцу. Утром отряд Ланского осмотрел место боя и подобрал девяносто убитых солдат гарнизона и трех тяжело раненных гусар из отряда Сабова.

Где Ланской похоронил погибших воинов, в рапорте Штерича не указано. Видимо, могила была где-то рядом с фельдшанцем, и позже, при отводе русских войск от Кубани, ее, возможно, утеряли или срыли во избежание осквернения. До нас дошла ведомость воинов, погибших в тот день: капитан Дмитрий Миокович, поручик (имя неразборчиво. — В. С.) Сабов, хорунжий Анисим Картышев, 34 гусара, 40 солдат, 16 казаков и один маркитант. Через несколько дней умерли от ран еше 9 человек. В ведомости имена низших чинов не указаны.

В своем рапорте капитан Рейтштейн, описывая нападение на фельдшанец, отметил, что среди абреков были видны воины «в белых чалмах и по примечанию турки, а многие говорили по-русски, уповательно, что некрасовцы». Однако Суворов этому не поверил, ибо турок на Кубани тогда быть не могло, а тем более некрасовцев, которые, по сведениям разведки, ушли на Дунай. Время показало, что Суворов ошибся, ибо ушли в пределы Турции в основном богатые казаки, а беднота осталась. Шайки некрасовцев нападали на русские посты и кордоны черноморцев до конца XVIII века, что подтверждают документы, хранящиеся в ГАКК.

Суворов с прискорбием упрекал Райзера, что урон гарнизону укрепления «последовал единственно от неосторожности и несоблюдения данных от меня в войска наставлениев...». Далее Суворов отметил, что конный резерв не был в готовности, что на смежных постах казаки спали и, заслышав ружейную пальбу, не дали сигнала тревоги, что начальники дирекций обленились, службу бдительно нести не умеют и не желают. Далее он приказывает провести расследование и офицеров, виновных в гибели гарнизона, отдать под суд.

Райзер из этого урока должного вывода не сделал. Ровно через месяц, 24 октября, в 9 часов утра, когда густейший туман окутывал окрестности Всехсвятского фельдшанца, абреки совершили нападение на его гарнизон. Переправившись через Кубань в районе нынешней станицы Прочноокопской и пройдя степью к реке Горькой, они перед рассветом окружили фельдшанец.

Часть абреков залегла в глубоких оврагах, окружающих фельдшанец, а часть у колодцев, где поили гарнизонных лошадей. Ни пикеты, ни часовые на валу абреков не заметили. Из-за халатности коменданта осмотр местности не был проведен, солдаты повели лошадей на водопой, не взяв оружия, и цепи охранения не были выставлены. Как только лошади сгрудились у колодцев, абреки бросились на коноводов с кинжалами и шашками. Кто оказал сопротивление, был заколот, а двадцать четыре солдата посажены на лошадей и угнаны в плен В это же время основная часть шайки без обычных воплей и гиканья атаковала фельдшанец, но часовые, услышав топот сотен ног и крики погибающих солдат у водопоя, успели закрыть оборонительные ворота и открыли пальбу. Гарнизон бросился на вал и встретил атакующих штыками и выстрелами в упор. Абреки, видя, что преимущество внезапности утеряно, побежали в овраги, а вслед им уже летела картечь. Преследовал ли конный резерв абреков, в рапорте Райзера не указано.

Суворов снова указал ему на «роскошное обленение», на то, что он не выезжает лично на линию, а отсиживается в Благовещенской крепости. Суворов требует постоянной бдительности, ибо «татары легкомысленны и неверны сердечно, во всякое время: спокойны они под ласковостью, укреплениями, расположениями (войск корпуса. — В. С). Тамо ключ тишины с заречными ежечасный военный меч; но по человеколюбию ж лучшие меры...»

Далее он требует не делать ответных набегов за Кубань, чтобы не озлоблять горцев, и предлагает «разослать к закубанским черкесским народам увещеватель- ные письма, чтоб перестали от хищнических на войска российские набегов, а жили б в покое, который со стороны России соблюдаем будет, иначе же понуждены к тому будут силой оружия». Вместе с тем он предлагает закупить в крепости Дмитрия Ростовского сахар, чай, бумагу для писем, сургуч для подарков черкесским феодалам. Подарки с приложением денег разослать через верных людей в Закубанье и вручить лично князьям.

Оправдывая понесенный гарнизонами урон, Райзер в своих рапортах сильно преувеличил число нападающих абреков, а также убитых с их стороны. Суворов это заметил и запретил так делать, ибо это вводило в заблуждение командование. К тому же он, зная истинное положение на Кубани, считал, что горцы в набеги шайками более пятисот человек ходить не могут. Укоряя за потери солдат, он с гордостью пишет: «Уповаю, что у каждого из бывших со мною при заложении верх-кубанских укреплений в свежей еще памяти... ни малейшей утраты, кроме одного убитого, ниже от ран умершего не было».

24 ноября полковник Штерич, минуя Райзера, донес Суворову, что несколько дней назад он получил от разведчиков сведения, что в Закубанье собираются шайки абреков, чтобы вновь напасть на Архангельский фельдшанец. Взяв две роты пехоты и эскадрон гусар с пушкой, он немедля выступил к фельдшанцу. Вскоре казачьи дозоры обнаружили в лесу (ныне парк имени М. Горького. — В. С.) переправившихся абреков, которые готовились атаковать фельдшанец. Осторожно зайдя им в тыл, Штерич приказал дать выстрел из пушки картечью, а затем пехота ударила в штыки. Внезапность атаки смутила абреков, и они в панике бросились к Кубани. Сам Штерич лично участвовал в атаке пехоты и получил серьезную рану пулей в шею, от которой очень страдал. Видимо, это и явилось причиной, что Суворов свое ранее отданное распоряжение отдать Штерича под суд за сентябрьское нападение абреков на Архангельский фельдшанец вскоре отменил.

В конце 1778 года правительство, учитывая высокие издержки на содержание Кубанского и Крымского корпусов, которые свою основную задачу выполнили, решило отвести их к южным рубежам России. Румянцев в своем ордере предложил Суворову приступить к подготовке отвода войск, но приказа об отводе пока не отдал.

27 ноября Суворов ответил Румянцеву, что отвод войск от Кубани «...будет поводом ко всегдашним набегам закубанских разных званий черкес на донские к той стране прилежащие селения... отгоняя у обывателей не токмо скот и лошадей, но и людей обоего пола... Чрез отбытие российских войск узда с них сложена будет...». Однако, учитывая действительно тяжелое положение со снабжением войск Кубанского корпуса, он дал указание Райзеру о подготовке корпуса «к сближению к границам» империи.

Наступили последние дни 1778 года. Суворова одолевали со всех сторон жалобами и доносами. Жаловались на него и хан Шагин-Гирей, и Райзер. А сам Суворов получал разноречивые указания от двух генерал-фельдмаршалов — Румянцева и Потемкина, которые между собой не ладили.1 Суворов томился в мире дрязг и склок, поэтому и стал просить дать ему «свеженькую работу». Ибо в Крыму его окружают «твари нашего рода, отнимающие время», — с горечью писал он.

Суворов часто писал, что Райзер, как командир корпуса слаб и инертен, что его надо заменить генералом Игельстромом, которому дать в помощники двух генерал-майоров, так как «одному тяжело, — писал Суворов, — не всякий все места ускачет». А ведь недавно он один, без помощников, обходился на Кубани и установил в том краю и мир и спокойствие. Забегая вперед на несколько месяцев, отметим, что правительство России весной 1779 года за «хорошее» командование Кубанским корпусом пожаловало Райзеру чин генерал-поручика и перевело его на новую должность. Узнав об этом, Суворов написал 27 мая Райзеру:
«Партикулярно уведомлен я о генералтетском производстве, в том числе и вы, милостивый государь мой, пожалованы генерал-поручиком». Так волею судьбы гений и посредственность возведены на одну ступень. Не забудем, что отец Викентия Райзера был вице-президентом Берг-коллегии и имел при дворе императрицы большие связи.

Однако возвратимся к концу 1778 года, когда Суворов рвался из Крыма. Письма его тех дней — это крик души, оскорбленной и униженной. «В когтях я здесь ханского мщения, — писал он Потемкину. Дела скоро мне не будет. Вывихрите меня в иной климат».

Суворов по должности непосредственно был подчинен Румянцеву, но, видя в Потемкине опору своих действий или, как он писал, «покровителя», он зачастую обращался к нему через голову Румянцева. Вынужденный подчиняться Румянцеву и выполнять личные приказания Потемкина, Суворов был как бы между двух огней. Получая сведения о недовольстве им Румянцева, а они зачастую бывали преувеличены, Суворов постоянно нервничал. «Фельдмаршала я непрестанно боюсь, — писал он, — мне пишет он, будто из облака... обыкновенно брань, иногда обличенная розами... глотаю, что далее, то больше купоросные пилюли...»

Известно, что Румянцев не поддерживал идею выселения христиан из Крыма. Поэтому и Суворова в этом вопросе не поддерживал и помощи ему не оказывал. К тому же Румянцев был щедр на разносы, а самолюбие и впечатлительность не позволяли Суворову их хладнокровно воспринимать. Это и заставляло Суворова просить Потемкина перевести его в другое место. Пришло время, и Потемкин внял просьбам Суворова и дал указание Румянцеву послать Суворова провести инспекторскую проверку восточных кордонных линий: Астраханской, Кизлярской, Моздокской и Кубанской. Две последние были только построены и еще ни разу не инспектировались!

Когда Суворов получил ордер на поездку, установить не удалось, видимо, под новый, 1779 год. 2 января 1779 года Суворов из Козлова (ныне г. Евпатория) донес Румянцеву, что он командование корпусом передал командиру Канонерского полка полковнику Бригмагу и выезжает в Полтаву проведать семью и оттуда уже выезжает на Волгу. Вот и все, что удалось установить о первом посещении Александром Васильевичем Суворовым кубанского края. Мы знаем, что не все получилось у Суворова так, как это планировал он по прибытии сюда.